Шизофрения
Шрифт:
— …именно эта часть пирамиды наиболее благоприятна для аккумулирования энергии. Категорически не советую останавливаться на углах пирамид, особенно — вон там, на северо-восточном углу. Крайне неблагоприятное место!
— Без вас, Александр, ни одного шага никуда! — пообещала она и подумала, что надо бы непременно туда сходить.
— А теперь — идем вовнутрь! — заторопился «ученый кот», намереваясь опередить группу туристов, растянувшихся в длинную цепочку и оттого похожих на целеустремленных муравьев, спешащих освоить заброшенный муравейник.
У входа в пирамиду два охранника в серых галабеях, проверявшие билеты, гостеприимно приветствовали ранних посетителей. Их радость была такой искренней, что Александра даже насторожилась. Так радуются, когда заманивают. Войдя в пирамиду вслед за Онуфриенко и сделав несколько шагов по достаточно просторному ходу, она нерешительно остановилась около узкого низкого коридора, в который предстояло пройти.
— Идемте, что же вы? — обернулся к ней спутник.
— Предупреждаю! У меня клаустрофобия! — заявила она на всякий случай, с опаской заглядывая в сумрачный проход.
— Идемте, идемте, не задерживайте движение, сзади вас группа японцев торопится пролезть, — настойчиво сказал Онуфриенко.
— А далеко надо идти? — поинтересовалась она, хотя любой ответ проводника не имел значения. Идти все равно пришлось бы.
— Всего-то три коридорчика, — небрежно пояснил тот.
Вошли в проход с деревянным настилом на полу. Идти можно было только, согнувшись пополам на полусогнутых ногах. Сделав несколько шагов, она вспомнила, как называется этот способ передвижения — «в три погибели». «Первый коридор — погибель первая», — поняла она, с трудом поспевая за спиной Онуфриенко. Вернуться было невозможно — за спиной уже слышался гомон неутомимых японцев. Воздуха не хватало. Сдавило дыхание. Хотелось распрямить занывшую спину, и от осознания невозможности распрямить, хотелось еще сильнее. Казалось, многотысячетонная каменная масса над головой стремится сплющить любопытных людишек, пытающихся узнать то, что знать им не дано.
— Японцам хорошо, им почти сгибаться не надо, — пробурчала Александра вслед спине.
— Сюда немцы тоже ходят, — невозмутимо успокоил ее Онуфриенко.
— Послушайте, Александр, может, я как-то все же вернусь, а? — затосковала она. — У меня ведь правда клаустрофобия… я в лифтах ездить не могу, и… замкнутые пространства для меня… просто караул. Сейчас рухну и перекрою дорогу вашим любимым японцам.
— Соберитесь, Александра! — бодрым голосом сказал он. — И поменьше разговаривайте. Впереди Большая Галерея. Там будет легче. Вы, кстати, в Киево-Печерской Лавре были? В подземном склепе на могиле Ильи Муромца?
— Нет, — выдохнула она.
— И не ходите. Там еще тяжелее, — обнадежил проводник.
Наконец, вынырнули из узкого прохода в пространство, где можно было распрямиться.
— Далеко еще? — демонстративно потирая поясницу, спросила она.
— Галерею пройдем — и считайте, пришли. У вас все получится! — его оптимизм был неиссякаем.
«Слава Богу, не похлопал по плечу и не сказал „Жми, деточка!“, как говаривал отец, когда хотел вдохновить на учебные подвиги в школе и институте», — подумала она. Делать после такой фразы уже ничего не хотелось.
— Все, что мне было нужно — я уже поняла, — снова намекнула она, стараясь отдышаться.
— Александра, смешно! Всего-то осталось пройти через Большую Галерею и еще чуть-чуть… Здесь идти-то всего ничего! — Онуфриенко прижался к перилам, пропустил ее вперед и легонько подтолкнул в спину.
— Говорю же — у меня клаустрофобия! — слабо сопротивлялась мученица, облизывая вдруг пересохшие губы. — Это с рождения… я семимесячная родилась… кислородное голодание… маме кесарево делали… — с трудом проговорила она, нехотя двигаясь вперед. — Это по Грофу — перинатальная матрица…
— Какая еще «Матрица»? Причем здесь этот дурацкий фильм? — донеслось сзади.
Новый лаз в конце галереи показался еще уже.
«Погибель вторая», — решила она и согнувшись шагнула вперед…
…Оказавшись, наконец, в склепе Камеры Царя, Александра, забыв про белые брюки и не обращая внимания на группу окруживших саркофаг итальянцев, прислонилась к стене. Итальянцы, непривычно негромко переговариваясь, помогли вылезти из саркофага девушке с одуревшим взглядом и двинулись к выходу, откуда вскоре появился первый японец, наверное, разведчик, потому что на его призывный крик один за другим в камеру проник весь отряд, взорвав тишину радостным гомоном. Однако, столпившись у саркофага, японцы притихли, а потом, шепотом, судя по всему, обсудив собственную глупость — такой долгий путь, столько мучений только ради того, чтобы оказаться около гранитного ящика без крышки, который к тому же запрещено фотографировать — видимо, единодушно решили не отговаривать знакомых и родственников последовать по их стопам. После чего радостно покинули камеру.
«А гроб-то вовсе не золотой, — безразлично подумала она. — Да и не гроб это вовсе. Наверное, не в ту пирамиду зашла».
— Отдохните, Александра, присядьте на пол, — посоветовал Онуфриенко, уже расположившийся у стены. — Закройте глаза. Послушайте ситуацию. Послушайте пространство. До следующей группы минут десять у нас есть. А обратно идти всегда легче.
Александра послушно опустилась на каменный пол и прикрыла глаза. Ситуацию она слушать не стала. Ситуация явно могла быть и получше. Если бы отсюда ходил просторный лифт с прозрачными стенками… Принялась слушать пространство. Мысли о вечном не приходили. Наверное, потому, что пространства было мало и не хватало воздуха. Решила подумать о насущном. Голод не в счет. «Итак, чего я пока добилась? — размышляла она. — Меня привело в Египет и сюда, в пирамиду желание понять мотивы этих странных людей, находящихся в «пограничном состоянии». Я поступаю правильно, разместившись на разделительной полосе между здравомыслием и безумием. Только оттуда все можно разглядеть. Ведь что-то происходило и со мной во время медитации, когда разум отключился и я отправилась бродить по собственному подсознанию. Почему я назвала Онуфриенко Порфирием? Кто такой Порфирий? Плод медитативной фантазии? И почему Онуфриенко взялся меня опекать? Совсем не так, как Иван Фомич. А странная реакция „Зеленого Поля“? „Не могу поверить…“. Не можешь — не верь! А я хочу понять. Понять, что же существует за гранью понимания. Это странное знакомство с Онуфриенко… Шкатулка, которую нельзя открывать, рукопись про Соловьева, с его видениями… И Сашечка… Он не отталкивает, но обволакивает своим нарочитым безразличием и строгостью, за которыми, если присмотреться, скрывается внимание и непонятный интерес. Ведет себя так, будто между ними существует какая-то высшая близость, не зависящая от времени и пространства. А вообще, — она сквозь ресницы скользнула взглядом по окаменевшему лицу и застывшей у стены «в позе лотоса» фигуре попутчика, — похоже, я ему для чего-то нужна. Впрочем, как и он мне. И от этого игра становится еще интереснее». Она открыла глаза. Почувствовала, что дышать стало легче, словно в камеру подкачали порцию свежего воздуха. Онуфриенко был по-прежнему неподвижен, умиротворенно пребывая где-то в своем астрале и, судя по выражению лица, ему там было хорошо. «А я-то что здесь делаю? — мысль показалась вполне естественной. — Почему я обязана его ждать в духоте и полумраке? В конце концов, я — свободная и независимая женщина! И не обязана под него подстраиваться!» — смелые мысли побуждали к действиям. Александра скользнула к выходу из камеры и углубилась в узкий каменный лаз …
Когда она добралась до Большой Галереи, где можно было, наконец, встать в полный рост и немного передохнуть, обернулась. Онуфриенко не было видно. Впереди тоже никого. Вниз по деревянному настилу идти было легче. Никто не дышал в затылок, лишая возможности приостановиться и передохнуть. Она постояла перед уже знакомым узким проходом, который еще предстояло пройти, чтобы выбраться на волю, на минутку присела на деревянный настил, прикрыла глаза, чтобы набраться сил, а потом, сделав несколько глубоких вдохов, решительно шагнула вперед.
«Невозможно распрямиться, невозможно вдохнуть полной грудью, невозможно вернуться, — полезли в голову тоскливые мысли. — Нет. Не так. Надо убрать частицу „не“. Возможно дышать, возможно идти вперед, возможно выйти на свежий воздух», — внушала она себе до тех пор, пока впереди не забрезжил дневной свет. А потом вдруг погас. Огромный человек перегородил узкий проход.
«Немец. Толстый и потный. Погибель третья», — поняла она. Виски сдавило, сердце заколотилось, в ушах зазвенело, на лбу выступила испарина, голова закружилась…