Шофер. Назад в СССР
Шрифт:
— Ничего, — улыбнулся я, — я домчу тебя с ветерком. Только за машиной схожу.
Когда я завел газон, прогрел двигатель и покатился к выезду, туда, где стояла диспетчерская, увидел, как рядом с Машей стояла уже другая машина.
Бортовой газон прижался слева от ворот, тарахтел на холостых оборотах. Рядом с Машей, взявшись за ручку ее синенького «Аиста» с маленькими колесами и одной рамкой, стоял Стенька Ильин.
Вместе они о чем-то разговаривали. Стенька лыбился во все тридцать два и старательно заглядывал девочке в глаза.
— Ну что, Машка, — подкатил я и открыл пассажирскую дверь, — едем?
— Ты езжай, Игорь, — улыбнулся Стенька, — я сам ее до поликлиники доставлю.
— Да не, Степ, — смущенно сказала Маша, — говорю ж, меня Игорь подвезти пообещал. Ему как раз по пути.
— Так и мне по пути! На мехток! Просто с центра поднимусь до трассы, потом через нее, и уже там!
— Стенька, — с улыбкой проговорил я, — ты чего к девушке пристаешь? Видишь же, что не хочет она?
— А какая ей разница, на каком газоне ехать-то? — Рассмеялся Стенька, но улыбнулся он только губами. Глаза его были жесткими и смотрели на меня колко, — а со мной еще и веселей будет. Я анекдотов много знаю!
— Стёп, — тут рассмеялся уже я, — а ты спроси у Маши, нужны ль ей твои анекдоты?
Стенька нахмурился. Улыбка сбежала с его лица. Он посмотрел на Машу.
— Отпусти, пожалуйста, велосипед, Стёпа, — сказала Маша строго.
Степа помрачнел. Отстранился, опустив руки. Однако кулаки его сжались. Взгляд стал жестким и как бы стеклянным.
Я выбрался из машины и загрузил Машкин легенький Аист в кузов. Потом помог медсестричке сесть в кабину. Забрался сам.
Наш газон зарычал мотором. Медленно покатился вперёд, оставляя гараж за нашими спинами. В зеркале заднего вида я видел Стеньку, провожающего нас сердитым взглядом.
— Стой! Игорь! Тормози! — Закричала мне Маша.
Я нажал педаль, и машина застыла на месте.
— Ну чего ты кричишь, милушка? — Рассмеялся я.
— Не видишь что ли? Вон! — Указала она вперед.
— Да вижу-вижу, — я улыбнулся, покачал головой.
Через узенькую гравийную дорогу на заправку перебегала мама-индоутка. За ней неровным строем бежали желтенькие утятки. Строй замыкал гусенок. Большой рядом с утятами, покрытый светлым пухом, он неловко переваливался на своих плоских ножках.
— Чуть не задавил!
— До них метров пять еще. Распереживалась, — улыбнулся я.
— А как же не переживать? Они же маленькие!
Была Машка удивительной. Строгая в работе, по-детски наивная в беседе и очень чувствительная да всякой чужой боли. И неважно, человек-то или зверюшка какая.
Доброта и чуткость этой девушки, ее красивое лицо и фигура, покорили меня.
Жена моя, что ушла от меня в прошлой жизни, как только дочке стукнуло шестнадцать, тоже была красивой. Вот только красивой иначе. Холодной, немного северной красотой. И характер был у нее такой же холодный, нечуткий, жесткий. В нее пошла и наша дочь.
Не могла жена понять меня, почему я, такой профессионал, не пользуюсь всеми возможностями, что предоставили тогда юристу девяностые. Не стерпев того и ушла. И черт меня дернул с ней завязаться? Глупый был. Теперь же чуткость и человечность мне была нужна. И видел эту чуткость я в Маше.
Смотрел я в ее темные ореховые глазки, а сам думал, какова она на самом деле, та, другая? Ира? В красоте она Маше не уступала, а в характере как?
Потоптались мы на заправке, дождались своей очереди. Потом, заправившись, погнали газон вниз, по улице, к центру.
— Какие красивые цветы! А розы-то! — Удивленно сказала Маша, когда мы проезжали большой палисад, развернутый перед чьим-то двором.
— Нравятся? — Хмыкнул я.
— Очень!
— Хочешь?
— Так оно ж чужое! — С улыбкой удивилась Маша.
— Думаю, — я затормозил у палисада, — из-за трех цветочков хозяйва не обидятся.
Достав из бардачка нож-белку, я выпрыгнул из кабины. Обойдя машину, я переступил железную оградку, крашенную зеленым. Аккуратно, чтобы ничего не потоптать прошел к душистому розовому кусту.
— Ты чего тута забыл?! — Тут же крикнула мне старушка из-за забора.
Рисуясь перед хозяйкой, во дворе забилась, затявкала, маленькая цепная собачка. Старушка открыла железную калитку. Выглянула. На ее морщинистом загорелом лице застыло злое выражение.
— Да вот, — улыбнулся я, — цветы у вас больно красивые. Нельзя ли Милушке три розочки срезать, а бабушка?
Старушка удивленно заморгала маленькими слезящимися глазками.
— Это ж какая у тебя милушка? — Спросила она.
— Машка! — Я обернулся, — покажись, пожалуйста!
Маша помешкала. А может, просто не услышала сразу. Спустя пару мгновений высунула свое миленькое личико. Бабушка посмотрела на нее. Опустила упертые в боки руки.
— Ой краса, — улыбнулась старушка, — ну коли так, то ладно. Среж. Только лучше вон те, белые. Они попышней будут.
— Спасибо, бабушка!
— Ой, да не потопчи там ничего, внучок!
— Не потопчу!
Я аккуратно пробрался к дальнему кусту. Достал белку. Теплая, после кармана, рукоять складного ножа имела накладки в форме бегущей белки с пушистым хвостом. Я щелкнул клинком. Принялся срезать цветочки.
— Какая красота! — Смутилась Маша, когда я передал ей в кабину букетик.
— Только ручки не уколи. Я там, снизу, иголочки поубрал. Но еще остались.
— Спасибо, Игорь, — улыбнулась она, задрав темные свои бровки, — и вам спасибо, бабушка!
— Езжайте с богом! — Крикнула она нам вслед.
— Ну чего ты опоздал-то, шоферок? — Сердито спросила меня Зинаида Петровна, врач-заведующий отделением скорой помощи в нашей больнице.
— А что? Вызовы у нас имеются? — Спросил я серьезно.