Шпион смерти
Шрифт:
Хорошо, что первый экзамен был письменный русский, и Борис за сочинение на вольную тему получил «четверку». Устный русский и литературу, а потом и историю сдал на «отлично», и это, вероятно, решило все дело. Отсев на трех экзаменах был такой большой, что на иностранном языке приемная комиссия решила самых лучших пощадить, поэтому он легко сдал немецкий на «хорошо» и даже без учета золотой медали свободно прошел по конкурсу. Трудно было предугадать исход сессии, если бы первым пришлось сдавать немецкий.
Как бы то ни было, в середине августа Борис смог прочесть свою фамилию в списках принятых и тут же стал устраиваться в общежитие в Петроверигском переулке. Всех новеньких студентов мобилизовали на стройку. Они где-то с неделю рыли какие-то траншеи в конце только что отстроенного Комсомольского проспекта, и он еле успел съездить в Кунаково, чтобы забрать вещи.
…Первые два года учебы в институте потребовали от него максимального напряжения, особенно по немецкому языку. Полученные в школе знания все-таки были недостаточными для иняза, и приходилось «нажимать» во всю силу. Зато в эти годы им была заложена солидная база, и скоро он оказался в передовых. Сокурсники, блиставшие отличным знанием языка при поступлении, почили на лаврах и увлеклись соблазнами, в обилии предлагавшимися столицей и самостоятельной жизнью, за что скоро были наказаны. «Салаги» из провинции — Сережка Чуканов из Благовещенска, Генка Гуляев из Магнитогорска и Борис Зайцев из Липецкой области — догнали и перегнали их на третьем курсе и, набрав скорость, мощно финишировали на шестом. Абитуриентам 1959-го года не повезло: иняз по каким-то соображениям предложил им шестигодичную программу обучения, но уже на следующий год опять вернулся к пятигодичной.
Общежитие в глухом Петроверигском переулке — в двух шагах от улицы Богдана Хмельницкого — Борису понравилось. Кастелянша Маша и дежурный комендант тетя Варя тепло относились к иногородним, потому что сами были из подмосковных деревень и всей душой разделяли со студентами их академические треволнения, строго следили за их нравственностью, выручали деньгами, когда было совсем туго.
Общежитие размещалось в одном здании с училищем медсестер и поликлиникой Министерства высшего образования. Молоденькие медики хорошо знали, какие перспективные женихи поселились рядом и с удовольствием принимали приглашения на танцы в «голубом» зале — на лестничной площадке седьмого этажа. Переводчики, побывавшие на практике за «бугром», ходили гоголями по общежитию и под песни Пэта Буна, Элвиса Пресли, а потом и «битлов» отплясывали буги-вуги и рок-н-ролл с таким акробатическим артистизмом, что Борису временами было страшно за их партнерш. Председатель студсовета Генка Анчифоров каждую субботу надевал белую рубашку с «бабочкой» и выносил на площадку огромный отечественный магнитофон «Днепр». Скоро под сень лампочки Ильича, окрашенной в синий цвет, из комнат выходили будущие переводчики с дамами, и начинался праздник молодости. Скоро места на площадке для танцующих становилось мало, но это абсолютно никого не смущало — теснота считалась большим преимуществом для разгоряченных тел.
На бирже московских общежитий «голубой» зал на Петроверигском котировался весьма высоко, и тете Варе приходилось стоять грудью на проходной, чтобы преградить нескончаемый поток желающих попасть внутрь. Борис с Генкой участвовали в праздниках в основном в качестве зрителей, зато их кореш Чуканов, постоянно влюбляющийся то в одну девицу, то в другую, уже на первом курсе обзавелся подружками и активно приглашал их к себе в гости. В такие вечера Генка с Борисом уходили либо в кино, либо в библиотеку, либо коротали время у соседей, если, конечно, и соседи не пригласили к себе студентку медучилища.
Свобода — понятие диалектическое. Классики марксизма-ленинизма исписали кучу бумаги на эту тему, но как-то никто из них не заметил разницы между свободой мужской и женской. Свобода выбора, как правило, остается за слабой половиной человечества, сильная же ее половина только тешит себя иллюзией обладания таковой. Для нее это завоевание человеческой цивилизации на практике оборачивалось выбором между вступлением в брачный союз со случайной подружкой или участием в партийно-комсомольской разборке. Физическая акселерация значительно опережала социальную зрелость современных Адамов, в то время как ни родители, ни общество не было в состоянии хоть как-то скорректировать эти «роковые» ножницы. На третьем и четвертом курсах многие ребята переженились, и если жена была тоже иногородняя, то молодоженам в общежитии выделялась отдельная комната. До окончания института все или почти все эти матримониальные союзы разрушились.
Нагрянула первая — зимняя — сессия, на которой следовало подтвердить высокое звание студента переводческого факультета иняза, и Борис с утра до вечера занимался фонетикой, грамматикой, пропадал в читальных залах, бегал на консультации. Он одновременно с Сережкой сдал последний экзамен, и они на радостях решили отметить это событие торжественным обедом-ужином.
В этот день, как и в другие, они шли по графику двухразового питания: заставив пролежать себя в постели аж до полудня (занятия в институте начинались после обеда), они перед экзаменом «позавтракали» в пельменной, чтобы потом оставить на вечернюю трапезу целых шестьдесят копеек! Нужно было с наибольшей отдачей для голодных желудков распорядиться выделенным на сутки рублем. Опыт подтвердил, что лучше дважды наесться досыта, чем при трехразовом питании оставаться полуголодным.
По пути Борис и Сергей зашли в магазин и в складчину разорились на бутылку водки и полкилограмма «отдельной». Придя к себе в комнату, они тут же приняли по полстакана «московской», закусили любительской и тут же от тепла, сытости и полного освобождения от предэкзаменационного стресса сомлели и повалились на кровати. Когда состоявшийся же студент и сосед по «нарам» Генка Гуляев вернулся с экзамена в общежитие, то обнаружил, что дверь комнаты заперта изнутри. Он постучал раз, два, но никто на стук не отреагировал. Тогда он замолотил по двери сильнее, но в ответ лишь раздавался мощный храп двух состоявшихся студенческих носоглоток. Он долго стучал, кричал, просил и взывал к совести, но результат был тот же. Тогда он решился на крайнюю меру и сходил к тете Варе за резервным ключом. Тетя Варя при виде двух богатырей укоризненно покачала головой, но будить их не стала, оставив за собой возможность устроить им разнос на следующее утро. Разнос был устроен по всем правилам жанра, тетя Варя обещала написать письмо и пожаловаться родителям, но делать этого по доброте своей не стала.
Так трое друзей встретили известный на Западе студенческий праздник Валентина, о существовании которого они тогда и не подозревали.
Столичная и институтская жизнь постепенно затягивала в свой кипучий водоворот Бориса. Он пообвыкся, пообтерся и напропалую ушел с головой в художественную самодеятельность, занятия плаванием и бегом на коньках. Афиши театров приглашали на новые спектакли, на площади Маяковского заработал «Современник», молодежь толпами валила в лекторий Политехнического музея на Рождественского, Вознесенского, Евтушенко и Окуджаву, радио и газеты каждый день приносили сообщение о победах в космосе, на улицах Москвы в розлив продавали шампанское, в магазинах свободно лежали икра, балыки, миноги и копченые угри, Никита Хрущев провозгласил курс на достижение уже через двадцать лет вожделенного коммунистического рая, и вся страна побежала догонять Америку.
Наступили знаменитые шестидесятые годы. Казалось, светлое и беззаботное будущее безмятежно улыбалось всем, и люди, в первую очередь студенчество, ринулись ему навстречу.
Ничего, что не хватает денег на приличную еду и одежду. Надо только преодолеть поставленный перед собой барьер знаний, и интересная, полноценная, наполненная свершениями жизнь будет обеспечена. Страна предоставила им возможность учиться, и они не останутся у нее в долгу!
Между тем первая юношеская любовь Бориса не выдержала первого испытания разлукой. Он регулярно переписывался с Надей, но с каждым днем все сильнее ощущал, что их связь становилась для него обременительной. Он пытался гнать от себя мысль о том, что дело неминуемо идет к расставанию, но она навязчиво преследовала его, как только он оставался наедине с самим собой. Столичная жизнь все дальше уводила его от первого восторженного чувства к Наде, пока, наконец, в один прекрасный день их отношения не прервались окончательно. Они встретились в деревне во время первых летних каникул и обнаружили, что в их отношениях исчезла былая непосредственность. Они как бы снова посмотрели друг на друга со стороны и увидели, что стали чужими. При этом ни у него, ни у нее никаких других привязанностей за прошедший год не появилось.
Возвратившись в Москву, он почувствовал огромное облегчение от произошедшего в последний день каникул объяснения. Он больше никогда не видел Надю; не писал ей и надолго забыл о ее существовании. Жизнь резвым скакуном мчала его вперед, не оставляя времени на раздумья, сожаления, воспоминания.
…В «голубом» зале Борис как-то познакомился с одним парнем, студентом пединститута имени Ленина, и тот пригласил его к себе домой на вечеринку. Лебедев — так звали будущего педагога — жил вместе со своей теткой, профессором того же института, поддерживавшей какие-то связи с английскими учебными заведениями. Лебедев был страшным лентяем и типичным прожигателем жизни, которого давно бы выперли за неуспеваемость из института, если бы не сильная рука тетушки. Его интересовал только английский язык, поскольку он давал ему возможность «клеиться» к иностранцам и покупать у них пластинки с записями Пресли, Синатры и прочих популярных на Западе певцов.