Шпион смерти
Шрифт:
— Тебе кого?
— Мне фру Хейберг, — ответил он по-шведски.
— Ты — швед?
— Нет, я иностранец и приехал из России.
— Из России? Вон как? А зачем тебе понадобилась фру Хейберг?
— Это долгая история. Мне сказали, что вы должны знать моего отца.
Она опять внимательно посмотрела на него, улыбнулась и исчезла в доме. Он не знал как расценивать этот поступок старушки и в нерешительности застыл на пороге. Ждать пришлось недолго: старуха опять появилась, с трудом волоча за собой два венских стула. Он бросился ей помогать, а она засмеялась и сказала:
— Поставь их вон за тот стол на веранде, а я скоро приду.
Он сделал, как она велела и напрягся от ожидания и нетерпения. Старушка замешкалась, но появилась снова — теперь уже с огромным пледом в руках. Она постелила плед на один из стульев, села и плотно закутала свое тщедушное тельце его длинными концами.
— Это мое любимое место. Люблю здесь сидеть и думать. Только сын с невесткой не разрешают мне выходить на веранду, боятся, что я простужусь. — Фру Хейберг захихикала. — Дурачки, как будто простуда — это самое страшное в жизни. Тебя как зовут-то?
— Борис.
— А меня Дагни. Дагни Хейберг.
— Очень приятно.
— Ты где так хорошо выучился шведскому?
— Работаю в Швеции.
— И где же ты работаешь?
— В торговом представительстве. Инженером.
— Надо же — инженером! — удивилась фру Хейберг. — А мои дети так и не выучились ничему. Их было у нас семеро: пятеро мальчиков и две девочки. Они все, как один, остались здесь, а чему здесь можно выучиться? Двоих сыновей выучило море: один рыбачит, другой плавает матросом на пассажирском судне, а третий выбрал в учителя землю. Он — фермер, у фермера я, значит, и живу теперь. Да, вот так-то.
— Вы упомянули только троих…
— Это так. Двое мальчиков погибли здесь, когда высадились вместе с союзниками на наш берег. А две дочки… Девочки они и есть девочки: вышли замуж и живут себе отдельно. У них все хорошо, — поспешила она добавить.
Неожиданно она перестала улыбаться, ее личико, и без того морщинистое, превратилось в сморщенную тряпочку. Она какое-то время сосредоточенно смотрела мимо него и думала о чем-то своем.
— Пока был жив муж, а дети со мной, я жила, а теперь… — Она махнула рукой. — Ты не думай, что все дело в старческой немощи. Нет, просто осталась совершенно одна. Дети очень хорошие, они часто меня навещают, но у них своя жизнь. А Лауритс… Без Лауритса я просто осиротела. Не годы давят на меня — хотя я уж и не такая молодая…
— А сколько вам лет, фру Хейберг?
— Мне-то? А уж восемьдесят второй недавно пошел. Но хватит жаловаться. Давай рассказывай, зачем приехал.
Фру Хейберг явно импонировал сам факт того, что она могла еще кому-то понадобиться и что вот нашелся человек, который не поленился приехать к ней аж из самой Швеции, и внимательно выслушала его краткую историю.
— Да, я помню, как приезжали какие-то люди из Нарвика, беседовали с мужем, а он рассказывал им, как воевал, как сидел в концлагере. Мы, конечно, не смогли смириться с немцами. Все наши сыновья бежали на рыбацкой шхуне в Англию и там записались в войско нашего короля. А Лауритс стал помогать делу освобождения здесь. Вслед за сыновьями он отправил в Англию еще несколько человек. В нашем доме постоянно кто-то скрывался: сначала норвежцы, пробиравшиеся в Англию, а потом партизаны или иностранцы из лагерей. Были среди них и русские. Так продолжалось два года.
Послышалось урчание мотора подъезжающей машины. В ворота въехал «фордик» с кузовом пикапа. Из него вышли пожилые, за пятьдесят, мужчина с женщиной — оба в комбинезонах, слегка запыленные и уставшие. Они вели за руки двух детишек: мальчишка держался рукой за мужчину, а девочка льнула к женщине. Увидев фру Хейберг на веранде, они вырвались и с громкими криками устремились на веранду. Фру Хейберг встала им навстречу и с довольной усмешкой встретила их на пороге.
— Бабушка, а мы сегодня видели в поле зайца! — похвастался внук.
— Он испугался и убежал в кусты. Потом его выслеживал коршун, — добавила внучка.
— А ну-ка умываться, марш! — приказала им женщина. — Мама, ты зачем вышла на веранду? — обратилась к фру Хейберг невестка. — Здравствуйте. — Это уже к Фраму.
— Да, мама, скажи, пожалуйста, почему ты нас не слушаешься? — сказал сын, обнимая мать и заворачивая ее в плед.
— У нас гость из Стокгольма по имени Борис, и мы с ним очень мило беседуем, — ответила фру Хейберг, не обращая внимания на упреки. — Сигрид, ты устала, я знаю, но сделай милость и свари-ка гостю крепкого кофе.
— Сейчас, мама.
Все ушли, и Фрам опять остался наедине со старой норвежкой.
— Это мои правнуки, приехали в гости из Осло — похвасталась фру Хейберг. — Дети у сына все разъехались. Сейчас стало модно уезжать в город, а в наше время…
Невестка принесла кофе с домашним печеньем и поставила поднос на стол:
— Угощайтесь, пожалуйста.
— Спасибо, Сигрид, ты очень добра. Потом, когда Лейф переоденется, позови его ко мне.
— Хорошо, мама. Тебе не холодно?
— Нет-нет, иди. На чем это я кончила? Ах да, на русских. Однажды Лауритс привел в дом троих пленных русских. Он помог им бежать из лагеря, и теперь они должны были подготовиться к переходу шведской границы. Боже мой, до чего худы и голодны оказались эти бедняги — кожа да кости, кожа да кости. Правда, они скоро пошли на поправку — молодые все были. Мы их откормили, отмыли, переодели и на память сфотографировались. Пленные захотели предстать перед камерой в своей арестантской одежде. Лауритс принес свой фотоаппарат, и они сделали несколько снимков.
— А вы не помните, как их звали?
— Как не помнить? Помню хорошо! Одного звали Иваном, другого Николаем, а третьего… Третьего не помню, — смущенно призналась фру Хейберг.
Фрам почувствовал, как у него заколотилось от волнения сердце. Отца звали Николаем, но ведь были еще двое: Поляков и неизвестный. Кого из них звали Николаем, было пока не ясно.
— А потом? — спросил он старушку.
— А потом, как сейчас помню, это было тридцатого мая 1943 года, я сидела с дочкой на кухне и вдруг услышала снаружи громкий крик на немецком: «Открывайте! Гестапо!» Я не успела предупредить Лауритса, который в это время был с пленными на чердаке, как солдаты выбили дверь пинками и ворвались в дом. Один гестаповец поставил нас с дочкой к стенке, а остальные стали шарить в доме. Обыск был не долгий, скоро они забрались на чердак и обнаружили там всех четверых. Хорошо, что за несколько дней до этого Лауритсу удалось переправить в нужные руки оружие, которое тоже хранилось у нас на чердаке, а то бы его расстреляли на месте. Лауритса и беглецов на наших глазах тут же избили до потери сознания, погрузили в машину и отвезли в гестапо в Нарвик. Я думала, они всех расстреляют, но бог миловал. Пленные умирали как мухи, а немцам нужна была дармовая рабочая сила. Впрочем, если бы не скорое освобождение, муж бы умер там от голода. Держали их на одном из островов. Там были все штрафники. В 1944 году на Лофотены высадились союзники и освободили всех сидевших в лагере.
На веранду вышел сын в чистой клетчатой рубашке и джинсах.
— Лейф, принеси мне тот альбом с фотографиями.
Лейф ушел и скоро вернулся с толстым фолиантом в руках. Он бережно положил альбом на стол и стал за спину матери. Фру Хейберг открыла старый альбом и стала комментировать некоторые важные, на ее взгляд, снимки:
— Вот Лауритс молодой, когда ухаживал за мной. А вот мы накануне свадьбы. Вот наш первенец, а вот мы сидим все вместе за столом после войны.
Фотографии мелькали перед глазами, как крылья птицы. Фрам, собственно, и не очень-то всматривался в то, что там на них было изображено. Он ждал свою фотографию — ту, знакомую. Ему показалось, что муж фру Хейберг вроде не очень-то и похож на того человека в центре снимка, и в глубине души у него уже закрадывалось сомнение, но он решительно отогнал его прочь.