Штрафники на Зееловских высотах
Шрифт:
– Да понял, понял… – устанавливая ящики и не обращая внимания на Люстига, ответил Хаген. – Давай, двигай, а я покараулю. Можешь за «дымоход» не беспокоиться. Если что, я его крепко обниму и прижму так, что никакой партизан не отнимет…
XII
– Ты зря шутки шутишь… – серьезно ответил Люстиг, опасливо к чему-то прислушавшись. – Тут вся пойма по ночам разведгруппами нашпигована. Наши русских ловят, а те – наших. Как раз вот таких, как ты… Которые в обнимку со своей пушкой крепче, чем с бабой, дрыхли. Слышал про дозор третьей роты нашего противотанкового батальона?
– Слышал… – нехотя буркнул Хаген. – Слушай, Люстиг, если ты начнешь мне пересказывать эту историю, то точно на хутор опоздаешь. Унтерфельдфебель Хорст тебе такую затрещину влепит, что ты потом не сможешь в слюдяное окошечко нашего «дымохода» целиться… Физиономия не поместится…
– Ладно, шутник… – спешно удаляясь, шепотом ответил Люстиг. – Я вот вернусь, и если застану тебя спящим, смотри…
Торопливый бег сапог Люстига затих, и Отто тут же устроился в горизонтальном положении на ящики. Здесь, на дне ячейки, он лежал, как в чаше. Земляные стены окопа, возвышаясь справа и вокруг, создавали иллюзию того, что он отгородился от всего мира, с его бомбежками и прожекторами, канонадой орудийной стрельбы и гулом взрывов, круглосуточным лицезрением своих фронтовых сослуживцев.
Он на миг избавился от тоскливо однообразного солдатского быта, в котором каждая элементарная мелочь, касающаяся еды, гигиены, порвавшихся штанов и прохудившихся подметок сапог, нехватки боеприпасов, напрямую касается его выживаемости и разрастается до вселенских масштабов, заслоняя все остальное.
Хагену вдруг показалось, что он пусть на короткий миг, но сумел спрятаться от войны. Это ощущение, напрямую связанное с холодным, но свежим воздухом апрельской ночи, погрузило его в непередаваемое состояние. Его даже можно было назвать состоянием расслабленной неги, если бы он не лежал, скрючившись калачиком, запахнувшись в шинель, на зябких ящиках, под открытым небом Зеелова.
Эта нега уже притянула за собой сладкое ощущение дремы, которая стала стремительно обволакивать его мышцы, руки и ноги. Все-таки суп эти баварцы сварили очень вкусный. Как приятно урчит теперь в животе. Как будто убаюкивающая мелодия колыбельной, которая действует безотказно. И веки делаются все тяжелее, а тело, раскрепощающееся на деревянных крышках ящиков, как на мягчайшей перине, становится все расслабленнее.
XIII
В этот момент раздался звук чего-то глухо стукнувшегося о землю. Этот звук сознание Отто уловило в тот самый миг, когда оно погружалось в сон. Из-за этого он показался пугающе отчетливым и таким резким и близким, что разом прогнал всю дрему. Хаген очумело подскочил, выпрямившись на ящиках.
«Дымоход»!.. Чертов «панцершрек», будь он неладен! Это он, скатившись из разомкнувшихся рук, с глухим стуком упал на землю. Отто спустил сапоги вниз и поднялся на ноги. Потом, наклонившись, он нащупал руками ледяной металл трубы «панцершрека», ухватил его с двух сторон и с усилием поднял, уложив обратно на ящики. Как-никак, почти десять кило.
Водрузив «дымоход», Хаген уселся рядом, кутаясь в шинель. Это резкое пробуждение подействовало на него совсем удручающе. Стало совсем зябко. Хагена стало трясти мелкой дрожью. Как будто все тепло, которое он по крупицам собирал, лежа на ящиках и подтыкая полы шинели, выдуло студеным ветром, порывы которого то и дело врывались в окоп.
Проклятье! Его действительно чуть не сморило. Хорошо, что он услышал, как «панцершрек» шлепнулся на землю. Ведь этот чертов Люстиг мог накаркать, и получилось бы, как в третьей роте.
Это подразделение находилось с другой, левой стороны главного шоссе на Зеелов. Обочина, все проходы и берега канальчиков на подступах к рубежу обороны были заминированы, но разведке «иванов» удалось каким-то чудом, не засветившись, подобраться впритык к расположению роты.
Это произошло позапрошлой ночью, в самое глухое время, часа в три, перед рассветом. Все трое, выставленные в дозор на этом направлении, преспокойно спали. Двоих русские закололи ножами прямо во сне, а третьего, обергефрайтера, прихватили с собой, предварительно его оглушив, заткнув кляп в рот и накинув ему на голову мешок.
Пытаясь сократить расстояние и быстрее удалиться от опасного соседства с расположением роты, русские решили срезать угол и поползли не тем же путем, как пришли, а напрямик, через поле, прилегающее вплотную к шоссе. Здесь они и нарвались на мины. Сколько их было, так и осталось неизвестным. Обергефрайтер потом сказал, что всего трое, но его словам в его состоянии можно было верить не на все сто. По крайней мере, одного из русских убило точно, причем сразу – того, что подорвался на мине.
XIV
Рота, разбуженная взрывом на минном поле, спросонья открыла шквальный, суматошный огонь, которым накрыло остальных находившихся на поле. В шуме пальбы солдаты не сразу распознали истошные крики своего товарища, который срывающимся, не своим голосом орал, чтобы прекратили стрелять и пришли ему на помощь.
Оказалось, что на мине подорвался как раз тот русский, который тащил на себе обергефрайтера. Это и спасло его от неминуемой гибели. Взрывной волной связанного, беспомощного пленного отбросило в сторону. Оставшиеся двое вражеских разведчиков так за ним и не вернулись. Возможно, побоялись опять нарваться на мины, или их вспугнули пулеметные очереди, которые стали методично пропахивать пространство вдоль обочины шоссе.
В общем, тем двоим повезло больше, чем обергефрайтеру. Пулями очередей своих же пулеметов ему перебило обе ноги. Прожектора и прочие осветительные приборы включать было строжайше запрещено, чтобы не спровоцировать артиллерию русских. Пушки «иванов» не давали покоя немецкой обороне ни днем, ни ночью.
Наконец хаотичная волна панической пальбы схлынула. Группа солдат, которую спешно отрядил лично командир роты, выдвинулась на передний край, к самой границе заминированной территории. Там они и обнаружили убитых дозорных и в конце концов услышали, что с поля доносятся теперь уже слабые полукрики-полустоны, в которых можно было разобрать немецкую речь. Тогда наконец до всех дошло, что их товарищ находится посреди минного поля.
Соваться туда по ночи, на ощупь, никто не решился. Но на заре, когда прибыли саперы, сделать это было чрезвычайно трудно. Они битый час преодолевали десяток метров, отделявший их от тела с надетым на голову мешком, из которого торчала немецкая шинель цвета «фельд-грау».
Каждый метр земли был нашпигован противопехотными и более мощными, усиленными минами, на одной из которых и подорвался русский разведчик, взваливший на себя пойманного врасплох обергефрайтера. Мимо останков «ивана» и неглубокой воронки от взорвавшейся мины ползли оба сапера на помощь раненому товарищу.