Штрафники на Зееловских высотах
Шрифт:
Сам обергефрайтер уже не подавал признаков жизни. Они наспех перемотали ему изувеченные ноги, не особо надеясь на то, что он не умер от потери крови, пролежав в поле почти два часа.
Так, прямо в мешке, не мешкая ни минуты, саперы и притащили его обратно на позиции. Но, к удивлению всех, несмотря на полученные ранения, обрегефрайтер еще оставался жив. Он даже пришел в сознание, стонал и пытался говорить, когда санитары оказывали ему первую помощь, готовя к эвакуации в госпиталь. Тогда-то он и пробормотал «сани» о том, что случилось с ним ночью.
XV
Люстиг вчера поведал всем в подразделении этот рассказ с таким жаром и эмоциями, что он отпечатался в мозгу Отто, как после просмотренной киноленты. И теперь вся эта история всплыла в лишившемся сна мозгу солдата, нагнав мрачное настроение, которое лишь усиливалось от все никак не проходившего озноба.
Да, вот так «иваны» могли прийти и по его душу, и зарезали бы его, как овцу, во сне, утащив «панцершрек» и заряды. Или накинули бы на голову мешок, как тому несчастному, и поволокли бы к себе в логово, чтобы потом пытать и измываться над ним в свое удовольствие. Даже и не знаешь, что хуже. Какую участь хочешь, выбирай? Признаться, выбор не велик, как между петлей и плахой.
Хотя везде есть свои нюансы. Вот говорят, что смерть утопленника намного легче, чем, к примеру, удавленника. А если спросить его, Отто, так его всего трясти начинает от одного осознания того, что можно навсегда кануть в темную илистую мглу, оказаться намертво укутанным тяжелым и стылым водным саваном.
Отто вспомнил, как он едва не погиб в водах Днестра, и переправы через другие реки. Он вспомнил Дунай, Одер… Их воды, как огромные ненасытные змеи, всегда враждебные к солдатам, глотали людей десятками и сотнями, хлебали их кровь и требовали без остановки еще и еще… Да, вот так лишь плеснет над твоей головой ледяная волна и смоет все следы твоего пребывания на земле. Как будто и не было старшего стрелка Отто Хагена. Да, это все равно, что в мешок, но только уже никогда из него не выбраться. Никогда…
Отто вынул из карманов сжатые в кулаки задубевшие руки, чтобы растереть ладони и попытаться согреться. Вот Люстигу будет сюрприз. Явится сюда, весь взмокший, высунув язык, а он, Хаген, тут как тут – бодрый и бдительный, как огурчик. Вот будет новость для этого хитрюги Люстига. Ну что ж, сам нарвался.
Уж больно ему хотелось на хутор. Уж так хотелось, что прямо никакой мочи не было терпеть. А все-таки интересно, какого черта его понесло туда. Неужто действительно из-за табака? Какая-то куцая история. Будто он ее на ходу придумал. Ну и черт с ним, зато у Отто появилась возможность побыть одному, наедине со своими мыслями.
XVI
Хаген, слегка согревшись, вновь умиротворенно водрузился на ящики. Только он устроился поудобнее, как еле слышный тихий звук долетел до его ушей. Люстиг, наверное, уже возвращается. Ему давно уже пора было объявиться. Наверняка прошло уже больше получаса.
Отто вдруг весь напрягся и замер. Его будто ошпарило. Этот странный тихий звук доносился не со стороны окопов подразделения. Это где-то в поле… Как будто ползет по земле большая змея. Удав, анаконда… Отто осторожно, стараясь не шуметь, поднялся на ноги. Приткнув трубу «дымохода» на ящики, к самой стенке окопа, он взял прислоненную рядом винтовку.
Хаген, пригнувшись, подкрался к самому краю бруствера и приподнял голову до уровня глаз. Да, теперь сомнений не было. Слева, из темноты, доносились шорохи, отрывистое, тяжелое дыхание, шаги. Кто-то был там, в поле.
У Отто пересохло во рту. Озноба как не бывало. Наоборот, он вытер рукавом шинели испарину, выступившую на лице. Облизнув сухим языком обветренные, потрескавшиеся губы, Хаген поднял винтовку и положил ее на самый край окопа, стволом туда, в сторону шорохов, доносившихся все отчетливее.
Может, командиры понадеялись на минные заграждения и не выставили здесь караульных? Отто приготовился выстрелить.
– Стой!.. – вдруг раздался крик откуда-то слева, совсем неподалеку.
– Стой! Кто там идет!.. – еще громче закричали слева. Похоже, это был голос Херминга. Сухой, хлесткий звук винтовочного выстрела наотмашь ударил Отто по ушам. Надрывное лошадиное ржание раздалось впереди. Еще один выстрел грянул следом.
– Русские! Русские! – закричал все тот же голос.
Этот крик тут же подхватили другие голоса. Начался переполох. Еще несколько винтовочных и автоматных выстрелов озарили мглу. Красная ракета по наклонной взвилась в небо со стороны позиций самоходных установок. В траншеях замелькали силуэты солдат, подгоняемых окриками унтеров и офицеров.
Кроваво-красный свет тускло, будто с неимоверным усилием преодолевая тяжесть темноты, пролился на поле. Отто словно увидел негатив фотоснимка в момент проявки пленки.
XVII
Это была жуткая в своей нереальности картина. Как будто ракета угодила в утробу самой тьмы, внутрь ее брюха. И внутри этого брюха оказалась лошадь. Совсем рядом с окопами подразделения, слева, как раз напротив ячейки Херминга и Венгера.
Черт знает как и откуда она приковыляла сюда. Возможно, она была ранена еще раньше, осколком снаряда или гранаты, или пуля угодила в нее только сейчас. Она продолжала надрывно ржать, взбрыкивала передними и переступала задними ногами.
Как будто невидимый дрессировщик стегал ее, заставляя танцевать неестественный, ломаный танец. С лошадиной морды свисали обрывки упряжи. От них в стороны разлетались крупные хлопья пены. А может, это были брызги крови. В любом случае они были черно-красные. Задние ноги лошади подкосились, и она осела задом, завалившись на левый бок.
В этот момент свет ракеты потух. Но стрельба не стихала. Вот где-то далеко за садом, в глубине танковых позиций, заработал пулемет. Пунктиры трассеров прошили воцарившуюся мглу поперек, уйдя в сторону дороги на Заксендорф. Сухой треск пистолетов-пулеметов и петарды винтовочных выстрелов не утихали. Как будто только и ждали момента, чтобы попалить среди ночи.