Шусс

Буало-Нарсежак Пьер Том

— Не понимаю, Галуа же был здоров.

— Я вам объясняю, произошел несчастный случай. Его отправили в Ниццу на вертолете.

— Ради Бога, Лангонь, что же все-таки произошло?

— Нелепая случайность, столкнулся с лыжником. Я только что сообщил мадам Комбаз.

— Куда его отправили?

— В больницу Сен-Рок в Ницце. Алло?

— Да, да, я понял. Но что с ним?

— Кажется, у него поврежден череп. Больше я ничего не знаю. Буду ждать вас там.

Лангонь положил трубку. Я с трудом поднялся с ковра, словно боксер, физически ощущающий

падение секунд. Галуа ранен. Ладно. Это его ремесло, и повреждения черепа не всегда смертельны. Меня терзала мысль, что я теряю Эвелину. Мы были так счастливы, жили в таком согласии, что, быть может, еще несколько дней… Я не знал, что сказал бы ей, но надеялся, что было бы достаточно раскрыть объятия и прижать ее к себе… Скорее всего, это бред, но верно одно: я не хотел ее покидать, не хотел, чтобы разрушилось наше убежище, где мы были так счастливы и беззаботны.

В Изола мы могли бы поехать вместе, я об этом мечтал. Но везти ее в Ниццу при таких обстоятельствах… Нет, исключено, несчастный случай с Галуа вернул нас к прежним проблемам. Скобки закрылись. Что ж. Я проиграл…

Не хотелось бы ворошить воспоминания, они еще так свежи и рвут сердце на куски. Я помню, как шел по саду, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать волнение. Эвелина, увидев меня, встревожилась.

— Плохие новости?

— Да, Галуа, может быть, уже умер.

Я спустился в каюту и лег на койку. Эвелина присела на корточки около изголовья.

— Жорж, только не говори, что это самоубийство.

— Вовсе нет, несчастный случай. Он, кажется, столкнулся с другим лыжником.

— Но почему же он, по крайней мере…

Эвелина медленно приподнялась и спросила, покачивая головой:

— Это, наверное, были первые испытания новых лыж?

— Конечно да.

— Может, есть какая-то связь?

— Вряд ли… Его отвезли в Ниццу, я должен туда ехать.

Внезапно я почувствовал себя таким старым… Я понимал, каким стариком выгляжу в глазах Эвелины: седой, весь в морщинах, коричневые пигментные пятна на руках, первые ласточки…

— Мама знает?

— Да. Может, дождешься меня здесь?

— Не будем попусту мечтать, Жорж.

Опять передо мной стояла молодая девушка, реально представляющая истинное положение вещей.

— Вернусь домой, не хочу быть для тебя обузой.

— Эвелина, прошу тебя, не надо так говорить.

— Извини, Жорж, но сейчас я для тебя мертвый груз.

— Или вернемся ко мне домой, Мадлена позаботится о тебе.

— Нет, я поеду к маме.

— Как будто бы ничего не произошло? — зло спросил я.

— Точно.

— И ты снова будешь встречаться с этим парнем?

— Каким парнем? Андре?

Я так резко сел, что сам поразился, и схватил ее за руки.

— Эвелина… обещай мне… не встречаться с ним.

Выдал ли меня голос? Она изучающе посмотрела на меня, как смотрят на больного. Ее лицо рядом с моим, взгляд на мои губы выразил такое изумление, что я понял: она уже задавала себе этот вопрос, но, несмотря ни на что, не хотела верить. Старый Жорж… нет, это невозможно. Потрясенный,

я попытался изобразить равнодушие, выпустил ее руки, повернулся спиной и стал искать электробритву.

— Извини меня, я, кажется, вмешиваюсь в твою жизнь, но ты должна знать…

— У меня нет ни малейшего желания встречаться с ним, и все же… — прервала меня Эвелина.

Жужжание бритвы заглушает окончание фразы. Я немного помолчал, скобля щеки, показывая, что не имею другой заботы, кроме как привести себя в порядок. Потом повернулся к ней с озабоченным видом.

— Этот несчастный случай совсем ни к чему, девочка моя. Ты будешь встречаться с приятелями, с друзьями. Я хотел сказать, не заговаривай первой о Галуа. Ни слова о «торпедо», ты была права только что. Может быть, связь есть. Куда я сунул мой чемоданчик? Я приеду в Ниццу к полудню. А, я чуть не оставил тебя без единого су.

Я порылся в бумажнике.

— Ты меня смущаешь, Жорж, — запротестовала Эвелина, — не сейчас.

— Почему не сейчас? Давай лапу, держи.

Я насильно сунул ей в руку несколько крупных купюр. Мой нарочито грубый тон сразу стер двусмысленность наших отношений. С отеческой улыбкой я расцеловал ее в обе щеки.

— Спасибо, малышка, что ты съездила сюда со мной.

— Но, Жорж, ты был так добр ко мне.

— Позвоню тебе оттуда. Пока.

Я уже занес ногу на первую ступеньку трапа, когда Эвелина окликнула меня:

— Подожди, Жорж. Помнишь письмо миссионера?

— Там было написано: через девять дней.

— А сегодня как раз девять. Я получила его за шесть дней до того, как ты его сжег.

— Ну и что?

— Ничего, просто констатирую, начинается череда несчастий. Будут несчастья и после Галуа, я знаю. Глупо, но я должна была сделать двадцать четыре копии.

И эта искушенная, все испытавшая девушка вдруг заплакала в три ручья, закрываясь локтем и приговаривая:

— Как глупо! Как глупо!

Я опустил чемоданчик и на этот раз не колеблясь сжал Эвелину в объятиях.

— Детка, перестань… Не принимай близко к сердцу. Что с тобой? Посмотри на меня.

Она спрятала лицо, бормоча:

— Пусти меня, это пройдет. Поезжай, Жорж, ты нужен маме.

— Черт с ними! Подождут. Ответь мне, ты что, вправду разревелась из-за этого дурацкого письма? На, возьми мой платок.

Она слегка отодвинулась, вытерла глаза, попыталась улыбнуться, но ее голос все еще дрожал от горя, когда она сказала:

— Все кончено. Я разревелась потому, что все рухнуло в этот момент. Час назад все было так хорошо, и вот…

Вдруг к ней вернулся ее нормальный голос, и совсем другая Эвелина сказала:

— Не беспокойся, прошу тебя. Такое случается со мной время от времени, безо всякой причины, или, вернее, по слишком многим причинам. Достаточно пустяка…

— Это правда, я могу быть спокоен?

— Обещаю. Я вновь стала взрослой и разумной. Поезжай, забудем об этом миссионере. Давай так: если ты увидишь меня нервной и подавленной, скажи ключевое слово «монах», и я сразу успокоюсь.