Шусс
Шрифт:
Эвелина с облегчением рассмеялась и подтолкнула Меня к трапу.
— Беги, надеюсь, Галуа поправится.
Я поднялся на палубу и еще раз оглянулся на Эвелину. Она стояла, подняв голову, и махала рукой. Зачем бороться? Любовь сдавила мне горло. Ах, если бы она задушила меня совсем…
…Я машинально вел автомобиль. Существовал Галуа, существовали «комбаз-торпедо», выпуск которых в свет не обещал быть легким. Во-первых, само название было смешным. И еще существовала Берта. Пейзаж несся навстречу, я не торопясь обдумывал проблему. Сбросил газ, спешить мне некуда. В конце концов, кто выбрал
— Его оперируют, но надежды мало. Перелом височной кости, как сказал ординатор. Он в коме. Какое невезение! Я ему говорил: «Опробуйте лыжи, прежде чем спускаться по трассе». Но нет, чемпионы не опускаются до всяких предосторожностей.
— Послушайте, Лангонь. А если начать с самого начала?
Он опустил очки на нос и неприязненно посмотрел на меня.
— Начала нет, все произошло сразу.
— Как так?
— Очень просто! Вчера он прошел несколько пробных маленьких спусков. Казался удовлетворенным, но не потрясенным. Вы знаете, Галуа не разговорчив, никак не проявляет своих чувств. А сегодня утром он захотел спуститься по самой быстрой трассе. Было начало десятого, снег лег хороший. Сказал: «Подождите меня здесь». Здесь — это у нижней станции подъемника. Он не собирался ехать на время, поэтому даже не надел защитный шлем, а просто шерстяную шапочку. У него был вид любителя, вышедшего немного покататься.
— Народ был?
— Очень мало, было еще слишком рано, солнце едва взошло. — Лангонь развел руками. — Не могу понять. Невероятно, как спортсмен его класса мог так вляпаться. Галуа врезался в лыжника, который ехал перед ним, потерял равновесие, упал на бок, а вы понимаете, что это значит, затормозить невозможно. В конце трассы он врезался в ель, прямо головой. Рок какой-то… — Лангонь снял очки и, глубокомысленно пососав дужку, заключил: — Может, еще и выкарабкается.
— Есть свидетели?
— В том-то и дело, что нет. Кроме, конечно, типа, в которого он врезался и который отлетел на несколько метров. Аптекарь из Антиба. Он до сих пор не понял, что с ним произошло. Есть еще служащий курорта, но он был далеко. И как всегда, нашлись люди, ничего не видевшие, но готовые дать показания. Полиция записывает все показания, что ей еще остается делать.
— А у вас, Лангонь, есть какая-нибудь идея? Прекрасный лыжник с огромным опытом и с замечательным списком наград испытывает новую модель лыж и разбивается. Неизбежно возникают вопросы, может быть, лыжи…
— Нет, мсье Бланкар, — прервал меня сразу Лангонь. — Мои «торпедо» это не необъезженная лошадь, Галуа занимался не родео.
— Однако вы сами заметили, что он был не в восторге.
— Я этого не говорил, только то, что он воздержался высказывать свое мнение, и это вполне естественно.
— Звонил ли он мадам Комбаз?
— Да, вчера вечером. Она его попросила… Санитарка нас зовет.
Мы вошли в здание больницы, где царила молчаливая озабоченность. Санитарка привела нас в кабинет.
— Ординатор сейчас придет.
Он вошел через минуту, еще одетый в зеленый фартук и боты, похожий на космонавта. Лицо закрыто маской, человек из другого мира.
— Вы родственники?
— Нет, — ответил Лангонь, — друзья.
— Технически мы контролируем ситуацию. Но из- за обширного кровоизлияния в мозг положение в ближайшие часы может изменится. И, как бы то ни было, возникнут тяжелые осложнения. Боюсь, он потерян для спорта.
Внезапно он подобрел и как бы перешел разделявшую нас границу.
— Я тоже катаюсь на лыжах. Все знали Галуа, поверьте, мы очень огорчены. Но я должен сказать правду. Конечно, никаких визитов вплоть до специального разрешения. Он женат?
— Нет.
— Родители?
— Мать, живет в Лионе. Мы ей сообщим.
— Хорошо. Он лежит в отделении профессора Мурга. Санитарка попозже вас туда проводит. Всего хорошего.
Ординатор вышел быстрый, озабоченный, и я его больше не видел, потому что ночью Галуа умер. Берта приехала на следующее утро, первым ее вопросом было:
— Он заговорил? Нет… Мы никогда не узнаем причину несчастного случая.
Глава 5
Я плохо помню два последующие дня, так мы были потрясены. У меня перед глазами несчастный Галуа, лежащий с закрытыми глазами и забинтованной головой, такой чужой всем нашим расчетам. Берта, Лангонь и я не смели взглянуть друг на друга. Приехала мать, она повторяла: «Он был так добр ко мне». Берта плакала. У выхода нас подстерегали журналисты. Как распространяются новости? А как появляется большая синяя муха в закрытой комнате? Они все были здесь, и с Лазурного берега и из Парижа. Причина? Причина трагедии? Легко себе представить огромные заголовки, гипотезы, инсинуации. Почему Галуа оказался в Изола? От кого он прятался? Что за этим скрывается?
— Никакой тайны, — объяснял Лангонь, прекрасно изображая огорчение и удивление. — Галуа, закончив небольшой курс лечения, решил подышать свежим воздухом, покататься в свое удовольствие, инкогнито. Если бы это была автомобильная катастрофа, кто бы начал расследование?
Ответ принимался, но с явным скептицизмом. Все понимали, что мы что-то скрываем. Вспышки блицев у отеля, где мы ночевали в Ницце, вспышки в Изола, куда мы ездили, чтобы составить точное представление, что же именно там произошло. Причина, причина! Мы тоже задавали себе этот вопрос, он преследовал нас неотвязно.
Лангонь сначала привел нас туда, где он ожидал Галуа, это нам мало что дало. Было холодно. Подъемник походил на ярмарочный аттракцион, ожидающий клиентов. Сам снег, казалось, таил угрозу.
— Отсюда, — пояснил Лангонь, — виден конец трассы. Можно туда подняться, но надо потеплее одеться.
Скользя и проваливаясь в снег, мы все-таки туда поднялись. Никаких следов. Время от времени мимо нас, сопровождаемые громким шелестом взрываемого снега, проезжали лыжники.
— Уйдем отсюда, — сказал Лангонь, — мы мешаем. Видите ели, вон там, внизу.