Шведское огниво
Шрифт:
– Знает он Иова. И того, которого летом задушили, тоже.
Старого колдуна они нашли быстро. Оказалось, что старик – известный в квартале знахарь. Тем и живет. В Сарае уже давно. Туртас быстро с ним разговорился. Старик охотно вспоминал былое. Нашлись и общие знакомые по временам хана Тохты. Илгизар сбегал на базар, принес здоровенный кувшин дербентского вина последнего привоза, пирогов. Беседа стала еще задушевнее.
Туртас быстро размяк, ударился в воспоминания. Илгизар уже испугался, что тот про дело забыл. Но благоразумно не встревал. Ждал.
Разговор потихоньку перешел к Сарабаеву постоялому двору, вспомнили его прежнего хозяина. Дед рассказал, что тот много лет искал сокровище у трех дубов. Только клад ему так и не дался. Про эти сокровища много легенд ходило. Прежние смотрители капища были уверены, что они существуют, но места преемнику так и не открыли. Так потихоньку перешли к лесным тайнам. Вспомнили про людей-волков. Про их зловещих посланников, что и по сей день снуют между потайными убежищами со знаком ворона у сердца.
Один этой весной объявлялся. С ним была девушка в мордовском платье. С хвостами, ни с кем не спутаешь. Снимал отдельную келью. Потом пропали оба. Совсем недавно еще один пришел. Жил где-то не здесь, но к буртасам наведывался часто. И к деду забредал. Спрашивал, кто здесь старой лесной веры держится, к капищу у трех дубов ходит. Знак показывал. Только сейчас времена не те. Людей-волков давно никто не видел, уже сказкой становятся. Если они еще и остались, то в глухих лесных обителях, до Сарая оттуда месяц скакать. А стражу только «Караул!» крикнуть. Никто не боится этих оборотней.
Есть там один такой – Учват. Вот с ним чужак ближе всех сошелся. Быстро поладили. Место-то это недоброе: народишко всякий лихой захаживает, сводни околачиваются. А сам Учват старьем торгует – лавку держит. Известное дело, старьевщик – каждый вор знает, куда нужно добычу нести.
После этого Туртас с Илгизаром отправились на местный базар, где, щедро позолотив ручку хозяину винной лавки, узнали, что на днях одни горячие ребята сильно кутили. То все просили в долг налить, а то вдруг разом расплатились, да еще деньгами швырялись, словно купцы какие.
– Нужно идти быстро, – встрепенулся Злат, – пока след не остыл. А то уже, поди, из винной лавки дали знать кому следует, что кто-то выспрашивал про внезапно разбогатевших. За стражей посылать долго, но у эмира молодцы – огонь. Ты же с нами?
– А чего я здесь весь день торчу?
Условились, что в квартал наиб с Илгизаром въедут вдвоем. Потом, когда нужно, придут на помощь нукеры. Могул-Буга со своим отрядом остался на дороге.
Злат не спешил. Он знал, что в таких случаях нет ничего хуже суетливости. Сурово приказал дежурившему у входа найти старосту квартала. Потребовал найти караульщиков, которые стояли ночью в пятницу. Те ничего подозрительного не видали. Наиб начал злиться:
– Послушай! В пятницу или субботу где-то по улице пронесли очень большой мешок. Или провели сильно пьяного человека, который сам не мог идти.
Пьяного вспомнили. Действительно, тащили одного такого после ночной попойки в субботу утром. Весь в грязи – смотреть страшно. Лыка не вязал.
– Кто вел? Куда пошли?
Шли на берег. К баням. Такую свинью дома не отмыть.
– В субботу многие бани топят. Видел их кто?
Оказалось, пьяницы, так надравшиеся с самого утра, запомнились многим. Ушли они в самую дальнюю баню.
Злат вздохнул и обернулся к помощнику:
– Все, Илгизар. Беги, зови эмира.
XXXIII. Молоко белых кобылиц
Баня была срублена из бревен, на северный манер. Большая, просторная, видно, хозяева любили помыться с размахом и удовольствием. Староста сказал, что принадлежит она состоятельной купеческой вдове. Дверь в предбанник запирал дорогой навесной замок булгарской работы. Вокруг были тишина и покой – ни одна соседняя баня не топилась. Нукеры обступили дверь и сбили замок.
Злат стукнулся в полутьме предбанника о какую-то деревянную шайку и распахнул вход в моечное отделение. В спину ему дышал Могул-Буга, ухватившийся за рукоять сабли. Наиб уже набрал полную грудь воздуха, чтобы грозно рявкнуть: «Именем…» – и осекся. Из полутьмы бани, едва освещаемый лучом, падавшим из крошечного волокового оконца под крышей, на него смотрел совершенно голый человек. Он с ужасом уставился на монгольский халат наиба и драгоценный суконный кафтан Могул-Буги.
– Помогите мне! – вдруг запричитал человек. – Меня похитили и удерживают здесь против моей воли! Меня зовут Иов, я чужестранец.
Грозный оборотень, слуга зловещего вестника богов ворона Хугина, стоял съежившись, прикрывая руками срам, и лил горючие слезы:
– Эта похотливая кобыла! Она меня держит здесь. Одежду отобрала, чтобы я удрать не смог. И принуждает меня к блудному сожительству.
– Видно, сильно принуждает, – сумел улыбнуться наиб.
– Будь проклят тот день и час, когда я с ней связался! – возопил узник любви. – Кто же знал, что она прицепится хуже репья? Как услышала, что уезжаю, так вообще ополоумела. А потом подослала каких-то здоровенных амбалов. Они вытащили меня через потайной лаз, опоили сонным зельем и привели сюда. Моченьки моей уже нет! – отчаянно взвизгнул он напоследок.
– Не плачь, несчастный. Твои мучения окончены. – Злат постарался выглядеть серьезным. – Ты ведь собирался к эмиру Могул-Буге? Он сам к тебе приехал.
Наиб повернулся и вышел из бани. Позади хохотал Могул-Буга, только сейчас сообразивший, в чем дело.
– Этим миром правит любовь, – философски заметил Злат. Зло плюнув на стебель конопли, склонившийся на тропинку, он добавил: – И бабы!
Все закончилось. Рассеялись от ясного света дня зловещие тайны, улетели в свой загадочный мир призрачные джинны, в царские чертоги ушли судьбы народов и царств. Осталась простая жизнь. С земными заботами, насущным хлебом и повседневными хлопотами.