Сидр для бедняков
Шрифт:
На следующий день я снова стоял у сверлильного станка, как и каждый понедельник.
— Во вторник будет короткий день, — сообщил ван Эс.
Он был доволен, я успокоился. Я всегда успокаиваюсь во время работы. Закрепил заготовку, опустил сверло, плеснул на заготовку воды из чайника и принялся за работу, раздумывая, как бы приспособить автоматический подвод воды: резиновая трубка и пульверизатор, подающий воду, как только сверло коснется заготовки.
Я сходил за заготовками и принес сразу тридцать штук. Сколько смог унести, столько и взял у ван Эса, потом стал сверлить: одну заготовку за другой, шесть отверстий в каждой, обычная работа, ею я занимался и в это утро. Работа отвлекала меня от необдуманных поступков, и хорошо, потому что всегда нужно держать себя под контролем, а во время работы можно спокойно поразмыслить. Пошутить мимоходом с ван Эсом, с Мартини, который начал учить меня сварке, и я хорошо помню, что был спокоен и уравновешен всю неделю, в том числе и после работы. Не было гонки по улицам, чтобы увидать, как некоторые девушки возвращаются домой. Сразу после работы я шел в свою комнату, мылся, переодевался, ел и оставался дома. Спокойная жизнь.
В субботу после обеда я отправился в Делфзейл, на автобусе. Так проще: плати и поезжай. Был тихий, задумчивый день. Я стоял на дамбе и смотрел на море, на маленький пляж. Юные матери с детьми. Потом пошел в сторону химического комбината «Сода», по светлой глади намытого песка, белого как облако и твердого как камень. Вид промышленных гигантов всегда пробуждает во мне ощущение силы. Это мое будущее, думаю я. Непрерывное производство. Нет ничего прекраснее заводов с непрерывным производством. Организм, который трудится день и ночь, в выходные и праздничные дни, — разве можно себе представить что-нибудь более величественное! Какое чувство долга! Есть люди, для которых неделя состоит только из двух дней — субботы и воскресенья; в эти дни им хорошо. Хотя что тут хорошего? Существование этих людей расколото надвое. Они не знают, куда себя деть. Веселятся изо всех сил, но за весельем таится скука. Они из тех, кто лежит, сняв ботинки, на диване и спит. Я не люблю лежебок. Есть люди, которые всегда бодрствуют, и я хотел бы относить себя к ним, я не сплю. Я понимаю, что такое величие.
Через неделю, напустив на себя взрослый вид, я вошел в магазин фирмы «Реес» и спросил у продавщицы, можно ли видеть господина Рееса.
— Господина Рееса не существует, — улыбнулась продавщица.
Меня это не смутило, и я спросил человека, который приезжал в понедельник на пасху в Патерсволде на машине с надписью «Фирма «Реес», хозяйственные товары».
— С женой и дочерью, — крикнул я вслед продавщице, которая уже направилась в заднюю комнату.
Я остался в магазине один. (К вашим услугам, менеер!) Окинул взглядом кастрюли и сковородки и принялся расхаживать по помещению, заложив руки за спину; наконец появилась продавщица и с ней мужчина, которого я разыскивал. Он слегка поклонился, свободно опустив руки вдоль тела, и спросил, чем может быть полезен. Господин Рейнтьес. Он был сама корректность, я тоже. Я подал ему руку, представился и спросил имя и адрес его дочери. Более того, попросил ее руки.
Он был ошеломлен. Кажется, даже толком не понимал, что говорит, но самое главное, он не рассердился. Только задал мне несколько вопросов, на которые я весьма ловко ответил. В конце концов он даже рассмеялся и отпустил меня с уверением (видимо, почувствовал ко мне расположение и даже положил руку на плечо), что если я хочу ухаживать за его дочерью, то он не будет мне чинить никаких препятствий. На улице я вдруг пожалел, что не договорился сразу же о встрече с Региной, и расстроился. Но все-таки я был доволен, что узнал ее адрес, и совсем утешился при мысли, что из меня мог бы получиться ловкий мошенник и что если серьезные обстоятельства потребуют от меня согласия или решения, то окружающим придется считаться с последствиями.
Итак, я сам, без посторонней помощи, познакомился с Региной, вернее, с ее отцом, коммерсантом. Не без гордости я вписывал вечером это слово в свою записную книжку. Я, который так долго жил отшельником, ходил по улицам, сидел в кафе, не обнаруживая себя, глазел на ярмарочное веселье, не принимая в нем участия, я сам разыскал господина Рейнтьеса, бизнесмена, и попросил руки его дочери.
На следующий день ван Эс продал мне свой мотоцикл. Я давно уже до него добирался, вроде бы шутя, но на самом деле вполне серьезно, потому что ван Эс при всех обещал его продать. Сначала он прикинулся простачком и пытался отшутиться, но рабочие поддержали меня и заставили его сдержать слово. Я вручил ему двадцать пять гульденов задатка, которые он сперва не хотел брать, но я настоял, чтобы в тот же вечер зайти к нему и взять мотоцикл. Ван Эс не обманул: в сарае стоял совершенно исправный мотоцикл. Он только поинтересовался, умею ли я ездить. Я заплатил оставшуюся сумму и, оглушительно треща мотором, помчался домой, уже видя в мечтах Регину на заднем сиденье, себя и Регину на лоне природы.
Несколько раз я проехался для тренировки по улице и рано лег спать, потому что утром хотел встать свежим и бодрым. Впрочем, от волнения или по какой другой причине на следующий день я не был ни бодрым, ни свежим и, когда вечером подошел к дому Регины, едва ли понимал, что делаю. На звонок никто не открыл. Я потоптался на крыльце, потом медленно зашагал в сторону центра. Но скоро опомнился и повернул обратно. Когда я подошел к дому, там уже горел свет. Я хотел было позвонить, как вдруг увидел в конце улицы Регину и спрятался за дерево.
Она приближалась. Куртка, сумка через плечо, но — увы! — небезупречная походка. Никто так не ходит, как Регина.
— Регина, — прошептал я. — Здравствуй, Регина.
Когда она поравнялась со мной, я вышел из-за дерева и окликнул ее. Она остановилась, поднесла руку к губам.
— Как ты меня напугал, — сказала она.
Мы стояли друг перед другом, и я не знал, с чего начать. Не мог выдавить из себя ни слова, колени подгибались, и только величайшим напряжением воли мне удалось сохранить внешнее спокойствие и улыбнуться ей.
— Я хотел бы с тобой познакомиться, — сказал я.
Потом назвал свое имя и, еще не успев подумать, как она на это отреагирует, протянул ей руку.
Она не шевельнулась, но и не испугалась, и постепенно я пришел в себя. Мы медленно двинулись к ее дому. Помнит ли она меня? Она помнила, и это прибавило мне уверенности. Я объяснил ей свои намерения. Около дома мы остановились, времени было мало, и мы сразу же договорились о встрече, все произошло быстрее, чем я ожидал. Свидание с девушкой. Я назначил свидание девушке.
— Только не думай, — крикнула она мне вслед, — только не думай, что я так с каждым…
Через два дня я снова стоял на углу ее улицы. Стоял, не совсем твердо сознавая зачем. Даже как-то не верилось, что мы разговаривали. Два дня и две ночи ее образ неотступно витал передо мной, но теперь я уже не помнил, как она выглядит. Похоже, что образ любимой в нашей душе вроде слепого пятна: он формирует наши представления, но не является их частью. И все-таки я был счастлив, хотя чувствовал себя неуверенно и был готов принять случившееся за сон. В этот момент передо мной появилась Регина — руки за спиной, сияющая, как принцесса.
Регина. Сердце разрывается, когда я думаю о ней, о наших первых днях. Безмятежное начало. Я хотел бы, чтобы все оставалось только началом, чтобы каждый день оставался завязью. Тогда бы мы были счастливы, как были счастливы в тот первый вечер у Нового канала во время той первой прогулки. Мы шли и говорили без умолку — я, во всяком случае. Я рассказал ей обо всем — о своей жизни, о своих раздумьях.
Показывал ей ландшафты, луга в лунном свете, словно это были мои владения, да так оно и было. Канал. Канал моего одиночества, поздним вечером я шел здесь рядом с девушкой, которая теребила в руках былинку и позволила мне нести свое пальто. Мы стояли у Рейтдипа, глядели на воду, роняли цветы в волны, которые уносили их к морю. По дороге домой мы остановились под деревьями, скрытые их тенью, и Регина сказала (в моих объятиях):