Сила инстинкта. Том 2
Шрифт:
И толкнул худенькую девочку. Совсем легонько, но та упала. Мурзеев даже не стал помогать ей подняться. Не произнеся больше ни слова, вошел внутрь и закрыл за собой калитку.
Девочка осталась одна, как выброшенный на улицу нашкодивший щенок. Поднялась, уткнулась лицом в калитку и продолжила всхлипывать. Плакала, правда, уже не навзрыд, а с интервалами. То всхлипнет, то затихнет, то опять всхлипнет. Человек мог наблюдать ее сзади. Распущенные до пояса волосы сверкали под светом фонаря. Интересно, сколько ей лет, подумал он. Тринадцать или, может, четырнадцать, вряд ли больше.
Девчушка постояла так несколько минут, затем ушла. Ну все, теперь можно начинать.
Взял сумку через плечо, которая все это время лежала
Подошел к калитке, дернул. Заперта. Еще раз огляделся вокруг, убедился, что никого нет, ловко перелез через забор и оказался в саду. Затем прошел к дому и постучался.
Глава 36
Девочка шла и плакала. Она поклялась себе, что ни за что на свете больше не пойдет к этому страшному человеку.
То, что он с ней делал, никакими словами нельзя было описать. По крайней мере, таких слов она не знала. Никакие деньги не могли компенсировать те муки, которые ей пришлось пережить сегодня. Отчаяние и боль разъедали ее изнутри, а душа стремительно вырывалась из тела, чтобы больше никогда в него не возвращаться. Разбитая в кровь губа горела жгучим пламенем, разодранные колени ныли, а левый глаз опух настолько, что мешал видеть. Она шла, преодолевая страшную боль. Она ощущала себя полевым цветком, нежным и прекрасным, над которым надругались, предварительно сорвав.
У мадемуазель она работала всего пару месяцев. Клиенты, по большей части, ей попадались вежливые и воспитанные, что было даже странно. Часто угощали виноградом, клубникой, легким вином. Спиртное она не любила, но для храбрости непременно выпивала один или два бокала. Так легче забыться и не думать о том, что с тобой будут вытворять. Хотя проходило все более-менее пристойно. Совсем немного позора, и все. Можно потерпеть, тем более за хорошие деньги. Было больно лишь в самый первый раз. Тогда мадемуазель продала ее одному заезжему купцу по двойной цене. Другие девушки из пансиона ему не приглянулись – как позже выяснилось, он любил совсем юных и неиспорченных девиц, а среди всех остальных такой была она одна. Другие в пансионе, конечно, были куда опытнее ее, но вся их страсть была поддельной, и мужчины это, вероятно, чувствовали. Им хотелось чего-то настоящего, невинного и непорочного. Вот почему на нее, четырнадцатилетнюю Глашу, мадемуазель имела большие планы.
Спрос на нее был велик, но и цена ставилась почти вдвое выше. Хозяйка пансиона, хоть и была страшна в гневе и строга в быту, предоставила девице отдельную комнату с удобствами и всячески опекала. А однажды, вернувшись из Парижа, привезла ей гостинец – неимоверной красоты ожерелье с блестящими камушками. Что за камушки Глаша, конечно, не знала, да и зачем ей. Главное, смотрятся красиво. Надеваешь, и чувствуешь себя царицей. Она то понимала, что никакой царицей и даже принцессой ей не стать, но разве вредно иногда помечтать? Помечтать о любящем муже, который оберегает от невзгод, о красивом собственном доме с богатым садом, об играющих в догонялки таких же белокурых, как она, детишках.
А еще она мечтала научиться грамоте. В уездном городе, где она родилась, ее не обучали, зато с детства приучили к тяжелому труду. А когда семье стало жить совсем туго, маменька продала ее одной приезжей француженке, мадемуазель Жаклин. Та буквально с первых минут произвела на родительницу самое благоприятное впечатление. Заплатила сразу и весьма щедро, пообещав, что будет отпускать девочку дважды в месяц домой, погостить. Правда, с тех пор ни разу не отпустила. Два раза Глаша сама просилась, но мадемуазель публично отчитала ее и заявила, что теперь не время по гостям разъезжать, работать надо. Но заверила, что как только работы станет меньше, непременно отпустит. А когда ее, интересно, меньше станет? Эдак вся жизнь пройдет. А по маменьке она скучала и часто плакала у себя в комнате, уткнувшись в подушку. Представляла, как приедет к ней с целым баулом модных нарядов и настоящими французскими духами, обнимет крепко-прекрепко, а потом поцелует своих братиков. Папеньки то уж давно как нет – от пьянства преставился. И сядут они все впятером на веранде светлой, будут чай хвойный пить, и говорить, говорить, говорить. Страсть как по маменьке и братикам соскучилась, только вот когда увидит их, одному Богу известно. Точнее, одной мадемуазель Жаклин.
Впервые к этому страшному господину она пришла недели две назад. Кто он таков, Глаша не знала, да и не положено ей. Зачем лишние знания, для дела они не пригодятся. Но хозяйка велела обслужить по самому высокому классу. Предупредила, что это большой человек, власти огромной. Если, мол, не понравится ему, хлопот не оберешься. Вначале Глаша испугалась и идти не захотела, но мадемуазель настояла. Ну ладно, куда деваться, все равно ведь ее, Глашина, воля, никому неинтересна.
Встретил он ее с распростертыми объятиями. С первого взгляда приметила, что она господину понравилась. Галантно усадил за стол, предложил отведать мармеладу и такого вкусного ликеру, какого ей еще пробовать не приходилось. Сам улыбался, по-отечески обнимал, за жизнь расспрашивал. Поинтересовался, не обижает ли кто. Даже пообещал, что ежели у нее, Глаши, будут жалобы на мадемуазель, пусть немедленно сообщает ему. Уж он-то с нее спросит так, что мало не покажется. Одним словом, нежно с ней обходился, ласково. Прямо как с полевым цветком, с которым она себя всегда сравнивала.
В тот первый раз прониклась она доверием к этому знатному господину. Был он уже не первой молодости, с импозантной сединой, но телом весьма крепок и на лицо если и не привлекательный, то уж точно не отталкивающий. Хотя что для мужчины красота, вовсе необязательно ему красивым быть. Важно, чтобы по-отечески заботился, любил и не обижал. Все остальное значения не имеет.
И так ласково с ней говорил и так прижимал к своему сильному плечу, что не сдержалась Глаша, разревелась как дура и разоткровенничалась. Все ему рассказала, ничего не утаила: и про мадемуазель, которая держит ее взаперти, и про маменьку, по которой страшно скучает, и даже своими мечтами поделилась, чего ни делала еще никогда. Не забыла и о том, что хочет защиты, и чтобы рядом был такой мужчина, как он. Сказала, век бы ему будет верна и забудет, как кошмарный сон все то, что с ней случилось в последнее время. Даже набралась смелости и попросила взять ее замуж. Уже потом поняла, что глупо это, но тогда, в порыве откровенности, об этом не думала.
Господин слушал внимательно, гладил по длинным распущенным волосам и молчал. Глаша уж подумала, что не станет с ней ничего делать, так отпустит. А может, даже у себя оставит – вот было бы счастье! За это была готова на все для него. По дому убираться, любые желания исполнять, боготворить. Душу бы ему отдала, лишь бы вызволил ее и подарил новую жизнь.
Но когда господин без прелюдий стал медленно, но решительно стаскивать с нее одежду, поняла, что так просто не отпустит. Ну и пускай, потом, когда все закончится, поговорит с ним. Ради такого дела можно и потерпеть малость.
Но потом поняла, что разговора не будет. То, что он с ней начал делать, она не желала вспоминать. От одних мыслей об этом ее начинало трясти. Самый настоящий кошмар наяву. Даже в страшных снах ей такое не могло присниться. Он делал ей больно, бил, называл то богиней, то ругал самыми бранными словами. Она поначалу кричала, но господин не на шутку разозлился и велел замолчать, иначе разобьет лицо в кровь. И Глаша, закусив губы, терпела. В постели этот человек вытворял такое, чего еще никогда ни один клиент не делал.