Сильнее бури
Шрифт:
– Вот дьяволы!
– с восхищением воскликнул Погодин.
– Ведь дышать друг без друга не могут, а встретятся - сцепятся, словно петухи. Ты, Суванкул, даже на расстоянии без промаха разишь Бекбуту.
– Куда ему со мной тягаться!
– пренебрежительно произнес Суванкул.
– Мозги у него жиром заплыли. Ты ему скажи, Айкиз, пусть не налегает так на еду.
Молвив это, Суванкул, кряхтя, вылез из-за стола и отправился за добавкой.
Айкиз, засмеявшись, взглянула на Погодина:
– Это ты, Иван Ббрисович, сманил к себе Суванкула, разлучил верных друзей.
– Разлука закаляет дружбу,
После того как состоялась его помолвка с Лолой, Погодин стал мягче, добродушней. Он по- прежнему непримиримо относился к промахам своих работников, но теперь, если случалось бранить кого-нибудь, смотрел на провинившегося с жалостливой укоризной, словно досадуя, что кто- то нарушил его душевное равновесие, заставил повысить голос, стать непохожим на того Погодина, какого любила Лола: доброго, застенчивого, упоенного своим счастьем.
Управившись с обедом, Погодин вытер носовым платком губы и, заговорщически взглянув на Айкиз, пробасил:
– А на сладкое, дорогой председатель, я приготовил тебе сюрприз… Ты еще не видала моей бахчи?
– Той, с которой ты возился перед массовым выходом? Ты мне ее показывал.
– Это были еще цветочки, Айкиз! Полюбуй- ся-ка на нее теперь. Всем бахчам бахча!
– Ты расхвастался, Иван Борисыч, - рассмеялась Айкиз.
– Чувствую влияние нашего уважаемого раиса.
Погодин надул щеки и, подражая Кадырову, самодовольно, напыщенно произнес:
– Это моя бахча, товарищ Умурзакова!
– Он ударил себя кулаком в грудь.
– Я сто потов пролил, трудясь на благо своих эмтээсовцев. Сам председатель сельсовета одобрил в свое время мое смелое начинание!
– А вы не думаете расширить свою бахчу, товарищ Погодин?
– подлаживаясь к его шутливому тону, спросила Айкиз.
– Народу на целине все прибавляется, всем захочется попробовать ваших дынек.,
– Расширить бахчу?
– изумился Погодин и, сдвинув брови, решительно отрубил: - Безумное прожектерство. Гигантомания! Сто веков назад не было даже и этой бахчи, и народ не роптал. Печенка, которая варится в котле…
– …лучше курдюка, болтающегося на баране!
– весело закончила Айкиз и поторопила Погодина: - Хватит, пойдем, покажи бахчу.
Миновав сборный домик, в котором размещался «штаб» тракторной бригады, и аккуратные зеленые вагончики, отвоеванные директором МТС у Смирнова, Погодин и Айкиз вышли к арыку, огибавшему полевой стан, и направились к видневшимся невдалеке стройным рядам молодых деревьев, убранных робкой, нежной листвой. Этот маленький сад, заложенный неутомимой помощницей старого Халим-бобо, Лолой, возник возле тракторного стана недавно. Лола не зря старалась: в награду за свои труды она получила возможность чаще встречаться с Иваном Борисовичем…
Бахча, на ноторую Погодин привел Айкиз, раскинулась между садом и полевым станом. Здесь тоже были заметны следы недавней бури: темнозеленые, с чуть приподнятыми краями листья дынь и арбузов пожухли, потускнели от пыли. Кое- где между плетями растений на листьях еще лежал песок-. Погодин огорченно покачал головой:
– Видишь, Айкиз? И мою бахчу не пощадила проклятая буря. Я, как улучу свободную минутку, бегу на бахчу, воюю с песком… Навожу здесь порядок, как хорошая
В словах Погодина звучала озабоченность, а лицо было благодушное, довольное. Иван Борисович гордился своей бахчой, он сам сажал дыни и арбузы, сам их растил, выхаживал, а буря, подбавив ему хлопот, еще сильнее привязала к бахче: ведь чем больше мучаешься над своим творением, тем дороже оно становится…
Оставив Айкиз у арыка, Погодин прошелся между грядками, заботливо выпрямляя сухие плети, стряхивая с листьев песок. Он ступал с необычайной для него осторожностью, руки его, потемневшие от постоянного общения с металлом, неуклюже-бережно, любовно касались запыленных листьев, атласной кожицы арбузов. Арбузы были еще зелены и малы, как теннисные мячики, дыни тоже пока не созрели, но над бахчой, разогретой солнцем, колыхался слабый, теплый медовый запах.
У одного из растений Погодин задержался, наклонился и, не оборачиваясь, поманил рукой свою спутницу:
– Погляди-ка, Айкиз!
Айкиз поспешила к Погодину. Иван Борисович выпрямился и молча, с победоносным видом, показал кивком головы на желтую-желтую дыньку, размером чуть больше чайника. Это выросла дыня хандаляк, скороспелка. Погодин, сорвав, стер с нее ладонью песок. Дынька засветилась на солнце, как слиток золота, и он протянул ее Айкиз:
– Видишь, вполне доспела! Доспела - назло всем бурям!
Айкиз, приняв ее от Погодина, взвесила в руке, нивнула с одобрительным удивлением: дыня была маленькой, но тяжелой, как булыжник. Поднеся ее к лицу, с наслаждением вдохнула сладкий, неповторимо нежный аромат, исходивший от желтой кожицы.
– Вот и третье блюдо!
– сказал Иван Борисович.
– Пойдем к арыку, дорогая гостья, по- царски закончим наш обед первой дыней с целинной земли!
На берегу арыка Айкиз села на траву, опустив над водой ноги в маленьких шевровых сапожках, прикрыв подолом простенького ситцевого платья обтянутые чулками колени. Погодин преподнес гостье лепешку, запасенную еще в столовой, достал из-за голенища большой складной нож, разрезал дыню на равные дольки и, когда Айкиз отведала ее, торжествующе спросил:
– Хороша?
Айкиз восхищенно покачала головой: ведь нет ничего вкуснее свежей дыни с лепешкой!..
Сам Погодин быстро расправился со своей долькой и, пока Айкиз доедала дыню, прошел по берегу арыка, отбросил руками несколько комьев из запруды и пустил воду на бахчу. Он остался сидеть над зажурчавшим ручьем, словно завороженный, задумчиво наблюдая за прытким бегом освобожденных струй. " Вода бежала меж грядками с веселым, довольным воркованьем, разливаясь лужицами возле плетей, преграждавших ей путь. Сухая земля впитывала ее ненасытно, яростно, жадно, торопясь передать жизнетворные соки корням, укрепившимся в ее лоне. Так торопливо птицы, раздобыв корм, несут его своим птенцам. бздохнув с сожалением, Погодин снова закрыл воду, вымыл руки и поднялся. Взгляд его мечтательно задержался на молодых деревцах, посаженных Лолой. Сад сквозил, за ним распростерлись необозримые хлопковые поля. Через ближнее поле шел к саду нескладный, долговязый мужчина. Шаг у него был широкий, но переставлял ноги он так, словно ему приходилось вытаскивать их из вязкой грязи. По этой широкой, медленной походке Погодин узнал работника местной газеты Юсуфия.