Сильнее всех преград

Zetta

– Драко, – подала голос мать, долгое время наблюдавшая за ним, – о чём ты думаешь?

– О вас, – честно ответил он.

– Мой мальчик... – растроганно прошептала Нарцисса.

Люциус тяжело вздохнул.

– А я и не заметил, как он вырос, – сказал он жене, но потом обратился к Драко: – За этот год ты так изменился, что я иногда спрашиваю себя, ты ли это.

– Я, конечно, – Драко улыбнулся уголком рта, и вдруг подсознание словно подсказало ему, что нужный момент наступил: – Наверное, меня так любовь изменила.

Люциус наконец-то посмотрел на Драко прямо. В его глазах читалось изумление

высшей степени. Он, похоже, не мог поверить, что его сын способен на какие-то сильные и, главное, положительные чувства. Он повернулся к Нарциссе. Та мягко улыбнулась.

– Ты знала?

– Да. Драко сказал мне, когда ты ещё был... в общем, когда тебя не было с нами.

– И кто же твоя избранница? – Люциус снова перевёл взгляд на Драко, ожидая услышать один из стандартных ответов, принятых в их древнем семействе. Юноша, понимая, чего от него ждёт отец, собрался с духом и сказал:

– Астория Гринграсс, полукровка, учится в Гриффиндоре на курс младше.

Люциус старался сохранять самообладание, осмысливая слова сына. Нарцисса с волнением смотрела то на него, то на Драко.

– Так... Гриффиндор. А на других факультетах что, нет подходящих партий?

– Отец, она не партия, а прежде всего человек. А что до факультетов – разве это имеет принципиальное значение?

Драко счёл разумным умолчать о членстве Астории в Отряде Дамблдора, осторожно наблюдая за реакцией отца. Тот выглядел недовольным, но казалось, что у него нет сил это выразить. Спустя несколько секунд молчания он наконец спросил:

– Она случайно не дочь Мэтью Гринграсса, который работает в Международном бюро магического законодательства?

– Да, именно так.

Люциус сразу изменился в лице, став таким же высокомерным и насмешливым, каким был до заключения в Азкабан.

– Ясно, знаю я эту семью, – пренебрежительно хмыкнул он. – Довольно бедные людишки!

– Не говори о них так, – внешне спокойно произнёс Драко, хотя почувствовал, как в жилах закипает кровь.

– Люциус, ты не прав, – Нарцисса встала с дивана и отошла к окну, словно ей было неприятно находиться с ним рядом.

– Гринграсс, жалкий балбес! Женился на магле, испортив тем самым...

– Не надо. Ты всё равно ничего не изменишь.

– ...хотя, теперь его однозначно арестуют.

– Прекрати, – снова прервал его Драко. – Это не тебе решать.

– А жаль... Драко, одумайся! Влюбиться в полукровку – разве для этого мы тебя воспитывали? Ты, похоже, и всё поместье готов переписать на неё, а нас оставить в нищете!

Нарцисса, видя, что сын уже готов был вскочить с места, подошла к нему и предостерегающе положила руку ему на плечо.

– Это не поместье, а штаб-квартира Пожирателей, если ты забыл, – зло сказал Драко, еле удерживаясь, чтобы не напомнить отцу, кто тому виной.

– Полукровка из семьи с достатком ниже среднего. Это же смешно! Брось, через неделю-другую ты забудешь об этом увлечении и найдёшь себе более достойную кандидатуру.

– Я за всё лето её не забыл, – холодно ответил Драко. – И не забуду, не рассчитывай. Я надеялся, что ты поймёшь меня, но, видно, зря.

– Ты не имеешь права разбавлять нашу кровь подобным браком!

– О браке пока не было сказано ни слова, – спокойно сказала Нарцисса. Услышав это, Драко на мгновение представил себе их

с Асторией совместное будущее. Это было так прекрасно, что он понял: ничто не сможет его удержать. Поэтому он тоже встал и направился к двери.

– Я ещё не закончил! – прошипел Люциус ему вслед.

– Твоё мнение я узнал, – отозвался Драко, не поворачиваясь. – Очень жаль, что ты не захотел меня услышать. Вероятно – прости, мама – потому что сам никого никогда не любил.

Он распахнул дверь и стремительно вышел. Оставаться в Малфой-мэноре больше не имело смысла.

Хотя по приказу Тёмного Лорда обучение в Хогвартсе стало обязательным для всех, за исключением маглорождённых волшебников, вокзал Кингс-Кросс в первое осеннее утро был непривычно просторным. Выйдя на платформу 9 и 3/4, не кишащую людьми, Драко подумал, что прибыл слишком рано. Но, сверив свои часы с теми, что висели над платформой, он понял, что не ошибся. Впервые за семь лет здесь не чувствовалось всеобщего весёлого оживления, которое неизменно сопровождалось болтовнёй, гомоном и счастливым смехом. Ученики волокли свои чемоданы и клетки, понурив головы. На лицах родителей читался не только нескрываемый страх за своих чад, но и, самое жуткое, сомнение. Никто из них не был уверен в правильности своего поступка. Драко шёл по платформе, внимательно глядя на окружающих его людей. С одной стороны слышалось тихое рыдание какой-то женщины, обнимавшей девочку лет тринадцати, с другой старый волшебник дрожащим голосом просил двух своих внуков беречь себя, а впереди, у одного из последних вагонов стоял Невилл Долгопупс и выслушивал указания пожилой женщины, одетой по моде 19 века – его бабушки. Дойдя до конца платформы, Драко развернулся и снова зашагал к голове поезда. Он уверял себя, что Астории здесь нет и быть не может, что её родители, несмотря на риск навлечь на себя гнев Волан-де-Морта, всё-таки решили не отправлять её в Хогвартс в такое время... но надежда, что он вот-вот увидит блеск её синих глаз, всё-таки не угасала.

Объявили отправление, и Драко вскочил на подножку ближайшего вагона, ещё раз окидывая взглядом стремительно пустеющую платформу. Разумеется, Астории нигде не было. Драко заставил себя отвернуться и пошёл в глубь вагона, освобождая проход группке едва не опоздавших пуффендуйцев, взбирающихся по лестнице.

Медленно пройдя весь путь до локомотива, он не нашёл ни Блейза, ни Дафны. Зато попутно еле увернулся от Пэнси Паркинсон, которая налетела бы на него, если бы он не свернул в первое попавшееся купе. Она что-то возбуждённо рассказывала своему собеседнику, которым, как Драко понял по отбрасываемой на пол внушительной тени, был Майлз Блетчли.

Купе оказалось свободным, но Малфою сейчас меньше всего хотелось быть одному. Всё это лето он провёл в одиночестве – по крайней мере, эмоциональном. Единственным человеком, с кем он мог поделиться своими мыслями, была мать, но и ей он мог сказать далеко не всё. А та, кому он мог и хотел сказать всё, находилась далеко. Но он был уверен, что расстояние ничего не значит для неё, что она испытывает такую же мучительную тягу к нему и тоскует так же сильно. За эти три месяца его чувство к Астории не только окрепло; оно трансформировалось во что-то настолько непоколебимое, что ничто, он это знал, не могло его изменить.