Сильнейшие
Шрифт:
— Ты бы покинул тело… лишился сознания. Не думаю, что тебя убили бы, — поморщилась, смешно, словно белка повела носиком, — Ты вызвал гнев. Больно уж нагло ты себя вел, говорят. Потом бы тебя вернули к жизни.
— Ах вот как… Потрясающая доброта. И вы все умеете вот так… бросаться осколками?
— Не все. Это оружие воинов.
— А все это — Тейит? — с трудом вспомнил слово. Кайе говорил проще — Крысятник.
— Это наш город, — кивнула Атали. — И его окрестности — все это Тейит. Горы ближе всего к небу, так же, как Астала — к Бездне, так говорят. А ты постарайся
— А почему тебя ко мне пустили? — поинтересовался Огонек. Он не разобрался еще, пришлась ему по душе эта странная девчонка или же нет. Забавная… косу в пальцах вертит, кончик в рот тянет — как маленькая. А глаза вроде неглупые.
— Потому что я племянница Лайа. И мне интересно. Расскажи мне про юва…
— Да тебе-то они зачем? — вздохнул. Все тело ныло после восьми дней пути чуть не бегом за грис.
— Жаль тебе, что ли? — возмутилась девчонка, и медлительная напевность на миг покинула ее речь.
— А тебе не приходит в голову, что я не хочу о них говорить? — отозвался резко. Атали примолкла, покусывая косу.
— А этот… оборотень, какой он? — не сдержалась; любопытство так и слышалось в голосе девочки. — Говорят, последний такой родился больше ста весен назад… и умер еще ребенком.
— Он… Разный, — неохотно ответил Огонек. Вот уж о ком точно говорить не хотел… и молчать не мог. — А ты-то что знаешь о нем?
— Я знаю, что все, способные использовать Силу, идут к ней как мы — чисто, или как юва — с помощью страсти, неважно, какой. Мы — и они — используем ключ от двери, которую каждый раз приходится открывать. Кому-то это дается совсем легко, кому-то много тяжелее. А тот… для него дверь распахнута. Через него темное пламя выходит в мир. — Атали вздохнула. Как большая, с усмешкой подумал Огонек. Но слушать высокий голосок было приятно.
— А что еще?
— Еще? Ничего. Сила южан сводит их на уровень зверя, который повинуется только инстинктам. А пламя, само выходящее из дверей… Кем должен быть носитель его?! Неужто может существовать такая жестокая тварь, как о нем говорят?
— Мне трудно об этом, — признался не ей — самому себе.
— Почему?
— Пойми… я разное видел. Знаю — все, что о нем говорят, правда. Но со мной он был не таким. То есть… разным он был.
Рука невольно скользнула вниз, тронула зажившие шрамы — не видно под тканью. Вспомнились поездки на грис, звонкий смех его самого и мелодичный, грудной — того, оборотня. Как он со смехом обстреливал мальчика желтыми сливами, уворачиваясь от таких же, как Огонек пел ему на закате, и лицо айо было детским почти… Потом бок заныл — давно затянулись раны, а все еще больно…
— А каким? — требовательно спросила Атали.
— Разным… — Огонек закрыл глаза, и рядом нарисовалось лицо, губы отчаянно шепчущие «я и с ними пытался…» — Мелькнула мысль — и зачем это все? Она не поймет. И стараться не станет. Закончил безнадежно-неловко:
— Он даже врать не умеет.
— Уж это ему было не нужно, — рассмеялась Атали. — Подумай сам. Врут, когда больны на голову или когда боятся. А у тебя он вызывал страх?
Огонек улыбнулся невесело:
— Он способен вызвать страх и у камня. А у вас в городе есть полукровки? — предпочел сменить тему.
— Есть… Это большой позор. В дальних поселениях эсса могут порой встретить южан…
— Значит, позор… и как вы к ним относитесь? Чем они у вас занимаются?
— Их очень мало. У меня не было случая познакомиться с ними поближе. Наверное, выполняют всякую грязную работу… Кто их обучит иному? Но ты — другое, у тебя Сила.
— И вы примете меня, как равного! — съязвил, стараясь, чтобы тон был как можно обидней. Не хотел он цепляться к этой девчонке, она-то пришла с добром. Но так устал… И снова — чужие вокруг. Даже к Седому с Белкой успел привязаться, и их потерял, а ведь раньше не думал, что пожалеет. «Это несправедливо!» — едва не взвыл.
— Чем ты недоволен? — Атали не обиделась — удивилась. — Ты, может быть, станешь одним из целителей Обсидиана… или Серебряных. Или помощником их, если сам так и не раскроешься полностью.
— Зачем мне это? Я слабее. Держать при себе, как диковинку?
— Ты говоришь совершенно нелепые вещи. У тебя будет все…
— А что такое «всё»?
— Хороший дом, например…
— Дом! — Огонек вздохнул и уткнулся лицом в подушку, зажмурился. — Когда меня сюда вели, я шел пешком и так изранил ноги, что почти не могу ходить. А твои сородичи ехали верхом. Только никто даже не подумал взять меня в седло.
— Они ехали шагом. Ты же спокойно шел рядом.
— Спокойно шел… да я не знаю как сейчас смогу ходить! А когда я от усталости сел на пол, в меня полетел нож… непочтительность к Дому Светил… Амаута! — почти выкрикнул он любимое ругательство Кайе. Девочка вздрогнула.
— И ты говоришь «будет всё»! — выдохнул мальчишка голосом, полным яда.
— Ты мог и попросить помощи! — вскинула бровки Атали, оскорбленная и… красивая. Она выглянула за дверь и что-то сказала. Скоро принесли коробочку с темной густой мазью.
— Держи, мне вовсе не жаль! — ноздри девочки дрогнули — обиженная, но не желающая это показывать. — Пока достаточно здесь, если завтра не заживет, я позову целителей.
— Спасибо… — пробурчал Огонек и немного смущенно принялся за свои царапины и ушибы.
Атали стояла рядом, глядя в другую сторону.
— А ты злой — я удивлена… Нет бы чувствовать благодарность… Не то что бы мне, вообще… не за мазь.
— А за что?
— Тебе дикари и эти… на юге ближе, да? Тут получишь возможность наконец-то стать человеком!
— Потому что сумел удивить вашу Лайа? Мне вас благодарить не за что; подобрали игрушку на дороге. Как и южане. Да надоело мне так!
— Так и тебе может быть польза, если не станешь вести себя, словно не имеешь понятия о воспитании.
— То есть если буду вас слушаться? — ехидно уточнил Огонек.
— Ну да, — Атали смотрела совершенно невинно. — Старшие лучше все знают.
— Ну и за что тут благодарить?
Ему показалось, что девочка сейчас заплачет.
— Ты просто… оставался бы в пещере… или на юге! Там тебе самое место!