Сильварийская кровь

Орлов Антон

– Ну что, перережете глотку?
– Зачем?

Это сбило с толку, но после паузы он пробормотал:

– Вам лучше знать, зачем. Если вам не понравилось то, что вы нашли, когда рылись в моей памяти, как ночной вор в магазине.

– Все понравилось, не волнуйся, – заверил его повелитель темных эльфов. С легкой усмешкой, словно не расслышал оскорбления. И, так как Марек глядел на него молча, добавил: – Это было сделано в твоих интересах. Мы не разделяем человеческой любви к стандартам, и каждый темный эльф проходит инициацию по-своему. Для того чтобы не навредить тебе, я должен знать, в чем ты

нуждаешься в первую очередь и чего можешь не выдержать.

– А кого-нибудь интересует, хочу ли я пройти инициацию? Ответ, как и следовало ожидать, прозвучал лаконично: -Нет.

Марек уселся на тюфяке, кутаясь в чужой плащ. Скула чешется, и в горле пересохло, и шея ноет, а в остальном все в порядке. Вроде бы в недавней свалке ему ничего не вывихнули. И на том спасибо. Гилаэртис протянул фляжку:

– Сильварийское вино.

Поколебавшись, Марек взял: можно бы гордо отказаться, но пить-то хочется! Никогда не пробовал ничего подобного… Как будто оно не крепче пива, зато по всему телу разливается терпкая горьковатая сладость чаролесских сумерек. Не зря считается, что эльфийские вина – самые лучшие.

– Завтра начнется твое обучение. Первым делом ты должен научиться ставить призрачный щит. Вряд ли эти уроки доставят тебе большое удовольствие, но здешние упыри уже отведали твоей крови, и ты теперь меченый, так что мучиться будешь с утра до вечера. Могу только посочувствовать.

Эльф подмигнул. У него это получалось эффектно, подмигивание выражало интригующую смесь эмоций, такую же пряную, как плескавшееся во фляжке сильварийское вино. И то и другое опьяняло.

«Эльфы умеют зачаровывать, а этот – и подавно. Если я и сам на четверть эльф, у меня, наверное, должна быть способность не поддаваться их чарам».

– Я могу написать письмо родителям? Чтобы знали, что я живой, и так далее.

– Забудь о них. Ты как будто не особенно доволен тем, что оказался здесь, но разве не по их милости это произошло?

Марек пожал плечами:

– Они сами запутались и поэтому запутали меня. Когда вы говорили с инспектором, вы сказали насчет того, что в человеке многое можно исправить. По-моему, у них как раз тот случай, когда нужно и можно все исправить.

– Забудь, – повторил Гилаэртис, на этот раз его голос прозвучал прохладно, и радужка блеснула презрительной зеленью. – Разве рядом с ними ты не чувствовал себя одиноким?

– То, что я чувствовал, -это всего-навсего мои чувства. В том числе одиночество. Они-то заботились обо мне, как могли, и хотели, чтобы мне было хорошо. Честно пытались сделать как лучше. Я теперь думаю, они тоже чувствовали себя одинокими, и в этом смысле мы все трое находились в одинаковом положении. И не надо играть на моих прошлых детских обидах. Не сработает.

– Разве я хоть словом коснулся твоих детских обид? Ты сам о них вспомнил. И пришел сюда сам, а сидел бы в Траэмоне – я бы даже не узнал о твоем существовании. В действительности ты получил то, к чему стремился, но не хочешь это признавать.

– Раньше вы сказали, что я попал сюда по милости моих родителей.

– По чьей же еще? Из-за жалкой человеческой привычки игнорировать очевидное, но нежелательное. Твоя мать с самого начала прекрасно понимала, что ты, по всей вероятности, четвертьэльф.

– Вы

ненавидите людей?

– Я не слишком высокого мнения о людях… За редкими исключениями, но исключения не меняют общей картины.

– Люди захватили вашу территорию.

– Всего лишь воспользовались плодами чужой победы – это во-первых, и рано или поздно им придется вернуть захваченные земли законным владельцам – это во-вторых. Лучше не хватай то, чего не сможешь удержать.

– А вы всегда удерживали то, что схватили?

– Если ты имеешь в виду своих предшественников, то чаще удерживал, чем терял. Страховые инспектора приходят не за всеми. За тобой никто не придет.

– Значит, я уйду сам.

– Попробуй.

«Наш разговор похож на танец на льду. Разговор двух эльфов… Но я-то на три четверти человек, и понять бы, чего я хочу – превратиться в эльфа или остаться человеком? Интересно, этот тип мысли читает?»

Он отхлебнул еще вина. Ночь звенела, мяукала и медленно плыла вокруг мерцающей жасминово-белой колоннады.

– Хватит с тебя, – Гилаэртис отобрал фляжку. – На людей это действует куда сильнее, чем на нас. Вышибает, если воспользоваться вашим сленгом.

– Так я все-таки человек? – с пьяным вызовом усмехнулся Марек.

– Пока.

– Зачем вам понадобилось, чтобы меня вышибло?

– Тебе надо расслабиться после тийгасэ.

– На колоннаде нет радуг, – он заметил это еще некоторое время назад, а теперь запоздало удивился: – Это значит, что вы ненастоящий?

– Это значит, что я умею их усыплять, если не хочу сообщать всей округе о своем присутствии.

– Как – усыплять? – недоверчиво переспросил Марек.

– Так же, как сейчас усыплю тебя.

Видимо, сразу после этих слов Гилаэртиса он и вырубился.

Когда его растормошили, солнце только-только встало и целеустремленно лезло наверх, продираясь сквозь путаницу ветвей, будя по дороге птиц, белок, дневных насекомых и крылатых зайцев. В просветах между кронами деревьев ослепительно сияло по-утреннему золотистое небо.

С Марека глаз не спускали. И когда умывался над чашей фонтанчика, до краев полной студеной воды – струя, похожая на жидкий хрусталь, вытекала из сердцевины большой мраморной кувшинки, – и когда, ожесточенно гримасничая, расчесывал волосы, спутавшиеся в сплошной колтун, и даже когда пошел за кусты по нужде. Убежишь тут, как же… Зато никакого похмелья после тийгасэ и сильварийского вина.

Потом Гилаэртис объяснил ему, что такое «призрачный щит».

– Для упырей чаролесья наша кровь – самое изысканное лакомство, но, как ты мог заметить, никто на нас не нападает. Это бессмысленно. Все мы владеем чарами щита, и посему жаждущий ничего не получит. Выслушивать лекции и пропускать их мимо ушей ты умеешь, не так ли? Поэтому сразу перейдем к наглядной демонстрации. Рене!

Вперед вышел невысокий гибкий парнишка с буйной копной волос пшеничного цвета. В отличие от остальных – представителей нестареющей расы, юных только с виду – он выглядел обыкновенным подростком пятнадцати-шестнадцати лет. И зовут его как человека… Сбросив рубашку, Рене встал спиной к тускло серебрящейся решетке, перегораживающей просвет меж двух колонн. Один из эльфов привязал его запястья к металлическим завиткам.