Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Совместная жизнь Волошина и Сабашниковой в Москве и затем, в последней декаде мая, в Богдановщине (имение Сабашниковых в Смоленской губернии) изменения в тот характер их взаимоотношений, который определился к весне 1907 г., не внесла, равно как и временное расставание Маргариты с четой Ивановых не умалило напряженности внутри упорно лелеемого и творимого «трио». «Аморя здесь страшно мается и страдает, не получая писем от Ивановых, и все стремится назад в Петербург ‹…› Аморя все мечтает о квартире рядом с Ивановыми», – сообщал Волошин матери 3 мая. [1017] Зиновьева-Аннибал жертвенно была готова к любому разрешению ситуации. «…Люблю тебя глубоко и сознательно и совершенно сознательно желаю всего счастия, – писала она Маргарите 3 мая. – Моего счастия ты отнять не можешь. Твоя любовь с Вячеславом должна развиваться свободно, только по своим законам, и как мать твоя, которую я любовно почувствовала, я скажу: что все светлое и настоящее я приму с радостью и веселием. От вас же себе прошу только свободы». [1018] Упомянутая же Лидией мать Маргариты, Маргарита Алексеевна Сабашникова, узнав о происходящем, встала на пути намечавшихся «жизнетворческих» преобразований неодолимой преградой. «Когда ночная скиталица, – вспоминает о себе в третьем лице Маргарита, – явилась в добропорядочный родительский дом, она почувствовала себя по чести обязанной объяснить матери обстоятельства своей семейной жизни: она больше не расстанется с Ивановыми, Вячеслав ее любит, а Макс и Лидия согласны. Мама пришла в неописуемый ужас. Она заявила, что я уйду к Ивановым только через ее труп, и она была в таком состоянии, что можно было в это поверить». [1019] Разрыв супругов в это время был осознан
1017
Волошин Максимилиан. Собр. соч. Т. 9. С. 305.
1018
ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 5. Ед. хр. 76.
1019
Волошина Маргарита (Сабашникова М. В.). Зеленая Змея. С. 164. Об этом объяснении с матерью, состоявшемся 3 мая, Сабашникова рассказала на следующий день в письме к Зиновьевой-Аннибал: «…мы остались вдвоем, и она спросила меня про Макса, отчего я не хочу быть его женой и что с ним; почему он уезжал. А потом прибавила, что она всегда все про меня знает вперед; и я знала, что она знает, тогда я сказала, что люблю В<ячеслава>. Она сказала: ты этого слова и произносить не смеешь, потому что не знаешь, что оно значит. Раньше ты была очень строга в словах, а этот последний год вы с Максом черт знает сколько говорите и все это ложь. Ты тоже говорила, что любишь его; ты всегда омраченная; стоишь с закрытыми глазами и воображаешь, что видишь, всегда поглощена каким-то вихрем своей фантазии, всегда все стихийно, напролом, рассудочна, когда не нужно, и безрассудна, и всегда самоуверенна. Меня и отца, кот<орый> тебя обожает, ты всегда швыряешь для своих прихотей. Твое отношение к Максу было позорно, не было у тебя никогда любви к нему и т. д. Потом она спросила, как В<ячеслав> относится ко мне. Я сказала: он меня любит и Лид<ию> Дим<итриевну>. Я почти ничего не говорила, говорила она. “В вас смирения нет перед Богом, ты только себя слушаешь, а не Бога; и он, если думает все вместить, гордый и несмиренный человек; вы боги, конечно, и разобьешь ты их жизнь, свою жизнь и Макса, и нас топчешь”. Конечно, речь только о платон<ической> любви» (РГБ. Ф. 109. Карт. 15. Ед. хр. 12).
1020
РГБ. Ф. 109. Карт. 15. Ед. хр. 9.
1021
Там же. См. также письма Сабашниковой к Иванову, относящиеся к маю 1907 г., в кн.: Богомолов Н. А. Вячеслав Иванов в 1903–1907 годах. С. 202–203.
О внутреннем состоянии Волошина в это время отчасти можно судить по его недатированному письму, ответному на приведенное письмо Иванова от 3 мая: [1022]
Дорогой Вячеслав,
эти дни были очень смутными днями, и много писем к тебе и к Лидии было разорвано. Только сегодня, сейчас кончилось это наваждение и могу снова с полной верой как брат говорить тебе. Я снова верю, что мы можем и найдем те формы, ту истину общей любви, которая позволит нам всем жить вместе, верю в то, что мы – я и ты – преодолеем любовью к Аморе те трепеты вражды, которые пробегают между нами невольно.
И верю в то, что я, обрученный ей, и связанный с ней таинством, и принявший за нее ответственность перед ее матерью и отцом, не предам ни ее, ни их, ни мою любовь к ней, ни ее любовь к тебе.
Вячеслав! верю тебе как брату безусловно и вполне и требую твоей веры к себе – иначе нельзя жить. Нельзя Аморю подвергать как младенца суду Соломонову. [1023] Но, когда мы снова будем вместе, помоги и ты мне не предать доверие тех, кто больше всех трепещет за нее.
Хочу простой жизни, деятельной жизни, хочу смирения перед законами и истинного познания их.
–
Спасибо за твое письмо, спасибо за судьбу моей книги.
1022
Волошин Максимилиан. Собр. соч. Т. 9. С. 313. Фрагмент письма был опубликован (с неточностями) в примечаниях О. Дешарт в кн.: Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. II. С. 809.
1023
3 Цар 3: 16–28.
Не менее значимые признания содержатся в письме Волошина к Зиновьевой-Аннибал, [1024] ответном на ее письмо к нему от 12 мая:
Дорогая Лидия,
из писем к Вячеславу [1025] ты видишь, какие тяжелые дни были у нас.
Сегодня только все разошлось. Я и тебе не мог отвечать на письмо это время.
Мне было эти дни так же смутно, как Аморе, от всевозможных нравственных конфликтов. Все казалось безвыходным и темным и не было веры в себя, мне казалось, что мы совсем заблудились в лабиринте психологии и морали.
Я в области психологии как дельфин на суше и с радостью присоединяюсь к твоему кличу: «Долой психологию!», душа моя затосковала в этом обществе астральных чудовищ и требует простоты, звериности и смирения.
Мне невольно приходится быть посредником между Аморей и ее матерью, любовь которой к Аморе я ценю все больше и больше.
Трудно все совмещать и хранить в душе – и вас далеких, и Аморину любовь к Вячеславу, переходящую в безвыходную смуту, и тревогу матери, которая мне доверяет ее и для которой таинство, связующее нас, воистину ненарушимо.
–
Против помещения «Луны» и «Как звезд<ный> путь» в «Белых Ночах» я, разумеется, ничего не имею. [1026]
На вопросы о Богдановщине отвечает <?> Аморя в письме к Вячеславу.
1024
Волошин Максимилиан. Собр. соч. Т. 9. С. 314.
1025
Подразумеваются как приведенное выше недатированное письмо Волошина, так и письма к Иванову Сабашниковой.
1026
В письме к Волошину от 12 мая Зиновьева-Аннибал сообщала, что Г. Чулков просит у него «стихов для альманаха “Белые ночи” ‹…› Можно ли напечатать “Седой кристалл” и “Как млечный путь”» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 587). Указанные стихотворения – «Луна» («Седой кристалл магических заклятий…»; первоначальная редакция магистрала венка сонетов «Lunaria») и «Как Млечный Путь, любовь твоя…» – были опубликованы в «петербургском альманахе» «Белые ночи» (С. 193–194). См.: Волошин Максимилиан. Собр. соч. Т. 1. С. 406–407, 73.
В конце мая Волошин возвратился в Коктебель и не покидал Крыма до середины ноября. Сабашникова до начала августа оставалась в Богдановщине, после чего последовала настоятельному призыву Зиновьевой-Аннибал – приехать в имение Загорье Могилевской губернии, место ее с Ивановым летнего пребывания (с 21 июня): «Ты можешь поручиться своим, что из этого выйдет одно лишь благо, ибо заодно можем поручиться мы: ни истерической атмосферы, ни сентиментальной тягучести не будет, а лишь серьезные, глубокие, человеческие отношения ‹…›». [1027] 8 августа Маргарита, после длительных колебаний, выехала из Москвы в Загорье. Судя по ее недатированному письму к Иванову, отправленному по дороге оттуда в Коктебель, непродолжительное время (всего два дня), проведенное ею в Загорье, стало кульминацией их взаимоотношений:
1027
ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 5. Ед. хр. 76. Переписка между Зиновьевой-Аннибал и Сабашниковой, относящаяся к этому периоду, частично опубликована в кн.: Богомолов Н. А. Вячеслав Иванов в 1903–1907 годах. С. 208–218.
Мой милый, мой любимый. Как Ты чувствуешь себя? Целую Тебя нежно. Ты должен писать мне все. Я все должна знать о Тебе, и не будет больше никогда этих мертвых дней, когда я теряла Тебя и не знала, кто мы друг другу. Я уезжаю другой, чем приехала. ‹…› Мне кажется, что мы еще никогда не говорили. Еще никогда не было так, как теперь. Разве мы так были близки когда-нибудь? Что бы не <так!> было с моей жизнью потом, но эти два дня были, и я благодарю Бога. Они были наши. ‹…› Ты со мной и я с Тобой. Обнимаю Тебя крепко, мой Вячеслав. ‹…› Еще раз подыматься к Тебе по лестнице и войти с Тобой в Твою комнату, и быть с Тобой опять. Это должно быть опять. [1028]
1028
РГБ. Ф. 109. Карт. 15. Ед. хр. 9.
15 августа 1907 г. Волошин писал Иванову: [1029]
Дорогой Вячеслав, вчера приехала в Коктебель Аморя радостная и счастливая после свиданья с тобой и принесла с собой твое веянье и твои отблески, и мое сердце тоже с радостью устремлено к тебе теперь и благословляет то, что ты еси. [1030]
Я жду тебя и Лидию в Коктебель. Мы должны прожить все вместе здесь на той земле, где подобает жить поэтам, где есть настоящее солнце, настоящая нагая земля и настоящее Одиссеево море.
Все, что было неясного и смутного между мною и тобой, я приписываю ни тебе и ни себе, а Петербургу.
Здесь я нашел свою древнюю ясность, и все, что есть между нами, мне кажется просто и радостно. Я знаю, что ты мне друг и брат, и то, что оба мы любим Аморю, нас радостно связало и сроднило и разъединить никогда не может.
Только в Петербурге с его ненастоящими людьми и ненастоящей жизнью я мог так запутаться раньше.
Я зову тебя не в гости, а в твой собственный дом, потому что он там, где Аморя, и потому что эти заливы принадлежат тебе по духу.
На это<й> земле я хочу с тобой встретиться, чтобы здесь навсегда заклясть все темные призраки петербургской жизни.
Лидия, Вячеслав, вы должны приехать сюда и как можно скорее.
Материальные соображения ни в каком случае не должны останавливать вас.
Здесь вам ваша жизнь не будет стоить ничего и это ни для кого не будет ни стеснением, ни ущербом.
Мама, которая тоже вышла из петербургских наваждений, вас обоих очень любит, очень зовет и ждет с радостью.
Крепко целую тебя и Лидию.
Привет Марье Михайловне, Вере, Косте и маленькой Лидии. [1031]
1029
Волошин Максимилиан. Собр. соч. Т. 9. С. 319–320. Отправлено из Отуз 18 августа, получено в Загорье 20 августа. Фрагмент письма был опубликован (с неточностями) в примечаниях О. Дешарт в кн.: Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. II. С. 808–809.
1030
Еси – Е1, надпись на дверях храма Аполлона в Дельфах. Статья Вяч. Иванова «Ты еси» была опубликована в «Золотом Руне» в 1907 г. (№ 7/9).
1031
М. М. Замятнина (1862–1919) – ближайшая подруга Зиновьевой-Аннибал, воспитательница ее детей; Вера Константиновна Шварсалон (1889–1920) и Константин Константинович Шварсалон (1892–1917 или 1918?) – дети Зиновьевой-Аннибал от первого брака; Лидия Вячеславовна Иванова (1896–1985) – дочь Иванова и Зиновьевой-Аннибал, впоследствии композитор.
Еще один зов, обращенный к супругам Ивановым, последовал из Судака, куда Волошин и Сабашникова приехали на несколько дней к сестрам Аделаиде и Евгении Герцык, – телеграмма от 23 августа: «Заклинаем приехать Аделаида Евгения Маргарита Максимилиан». [1032] Многократно писала Иванову Маргарита, настаивая на том же самом. Однако вновь встретиться вчетвером им было не суждено. 17 октября 1907 г. Лидия Зиновьева-Аннибал скончалась в Загорье после скоротечной скарлатины. Для Вячеслава Иванова начался новый этап жизни – под знаком ее «бессмертного света». Для Маргариты Сабашниковой эта смерть обозначила межу, сделавшую продолжение прежних отношений с Ивановым невозможным. Волошин еще в ряде лет будет общаться с мэтром петербургского символизма, но эти отношения более никогда не достигнут той напряженности, того драматизма и того мифопоэтического накала, какими они были исполнены в затронутую непродолжительную пору.
1032
РГБ. Ф. 109. Карт. 15. Ед. хр. 4.
Дружеские послания Вячеслава Иванова и Юрия Верховского
Одной из не самых заметных, но по-своему характерных особенностей поэтической культуры русского символизма стало возрождение жанра дружеских посланий – писем в стихотворной форме, обращенных к определенному адресату. Этот жанр, ведущий свою родословную в европейской поэзии с посланий Горация, активно развивавшийся в латинской поэзии Средневековья и Возрождения, а также в классицистскую эпоху, в России получил самое широкое распространение в период романтизма, но во второй половине XIX века практически исчез из стихового репертуара. Реанимация стихотворных посланий у символистов – явление глубоко закономерное, вытекающее из осознания – или по крайней мере ощущения – специфики своего литературного направления. Специфика эта заключалась, в частности, в расширении сферы эстетического, в распространении художественных критериев на те области бытия и жизненных контактов, которые традиционно оставались независимыми от эстетических соотнесений и оценок. Явно или латентно сказывавшаяся эстетическая, игровая составляющая в бытовом укладе, в психологии личных взаимоотношений, в идеологических манифестациях побуждала к поиску внешних форм, которые способны были воплотить эти особенности художественного самосознания и творческого поведения. Сочинение стихотворных посланий, в которых сочетались задачи коммуникационно-прагматические и эстетические, установки и нормы эпистолярного жанра – с критериями, которым необходимо должно соответствовать поэтическое произведение, представляло собой одну из таких наглядных форм.
Столь значимое для символистов – главным образом «второй волны» – стремление к «жизнетворчеству», к религиозно-теургическому и эстетическому преодолению и преображению косной действительности также могло находить воплощение в гибридном жанре стихотворного послания – занимавшего свое закономерное место в общем ряду писем одного корреспондента к другому, сочиненных не стихами, но зачастую щедро эксплуатировавших художественные приемы и образные ряды при выстраивании эпистолярного текста. В этом отношении, например, стихотворное послание А. Блока «Боре» («Милый брат, завечерело…»), отосланное Андрею Белому в середине января 1906 г., [1033] существенно не выделяется своей тональностью и стилистикой из общего корпуса переписки поэтов той поры и является ее неотъемлемой частью. Когда же, в период кризиса их личных отношений, переписка на какое-то время прервалась, Белый, решивший возобновить ее, отправил Блоку 7 декабря (н. ст.) 1906 г. не обычное письмо, а стихотворное («Я помню – мне в дали холодной…»): [1034] поэтическая форма переводила эмоции автора, его стремление к взаимопониманию и дружескому общению в более высокий регистр.
1033
Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. М., 2001. С. 270–271. О связях этого стихотворения с темами переписки Блока и Белого см.: Магомедова Д. М. Автобиографический миф в творчестве А.Блока. <М., 1997>. С. 111–130.
1034
Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. С. 298.
Оставаясь составной частью эпистолярного диалога, стихотворные послания могли продолжать свое существование и вне его, переходить из частной в общественную сферу. Упомянутое стихотворное послание Блока было впервые опубликовано в 1907 г. в сборнике «Корабли» под заглавием «Брату» и входило затем в блоковские книги (в третьем сборнике стихов Блока «Земля в снегу» – под заглавием «О несказанном», уже переключавшим внимание с конкретного адресата на проблематику, связующую автора с адресатом). Стихотворное послание Андрея Белого к Э. К. Метнеру «Старинный друг, моя судьбина…», отправленное в январе 1909 г. с пометой «Вместо письма» и внесенное Метнером в общую нумерацию писем Белого к нему, [1035] было включено в том же году в книгу Белого «Урна». Стихотворные послания могли создаваться и как чисто жанровая художественная форма, не входя составным элементом в эпистолярный корпус, – в особенности в тех случаях, когда эти послания призваны были говорить о неких особенно важных вещах и понятиях. Таково в той же книге «Урна» послание «Сергею Соловьеву» («Соединил нас рок недаром…», январь 1909 г.), в котором Белый поведал об осознании им нерушимой внутренней связи с адресатом («Какою-то нездешней силой // Мы связаны, любимый брат») и общности духовных, церковно-мистических идеалов:
1035
РГБ. Ф. 167. Карт. 2. Ед. хр. 1.