Синдбад
Шрифт:
Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей. Им было крайне любопытно, чем закончится эта история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.
Когда чайхана опустела, Сидбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал водой рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз его. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил из него сок себе в рот. Поморщился. Должно перебить запах, по идее. Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте и пошел, стараясь на всякий случай держаться подальше от людей.
Чайханщика притащили к дому городского судьи – толстому проходимцу с вечно бегающими круглыми глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям, и к нему старались не обращаться без особой на то веской причины. Но здесь и без подношений все было ясно, как день.
Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили его у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент свой утренний плов. Жирными, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на десятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный толстыми губами, перемазанными маслом.
– Чем провинился этот человек? – спросил судья, с горестным вздохом отодвигая от себя блюдо с недоеденным пловом и вытирая губы рукавом новенького халата.
– Этот человек пил вино, о справедливейший из судей, – поклонился главный страж, – и заслуживает самого сурового наказания!
– Я сам решу, какого наказания он достоин! – поставил стражника на место судья. – А ты, негодная свинья, презревшая заповеди нашей священной книги – Корана, – кустистые брови судьи сошлись на переносице. – Ты сознаешься в этом гнусном деянии?
– Сознаюсь, о пресветлый Икрам-бей! – стукнулся лбом об пол Махмуд. – Каюсь, шайтан попутал! Это все он!
– Ты с ним что ли пил? – усмехнулся судья собственной шутке. Больше никто не засмеялся.
– Нет, нет, – запротестовал Махмуд, испуганно отшатнувшись. – Что вы!
– Ну, хорошо! Ты уважаемый в городе человек, Махмуд, и поэтому… – судья воздел к полотку алчные глазки и побарабанил по подбородку пальцами. – С тебя причитается двадцать золотых штрафа и двадцать палок по пяткам. Благодари меня за мою доброту!
– Помилуйте, о светлейший судья! Целых двадцать золотых! – застонал Махмуд, молитвенно воздевая руки.
Синдбад, стоявший в дверях, хорошо понимал чайханщика – жадность того была известна всем. Его больше волновали деньги, нежели довольно болезненное наказание.
– Ты отказываешься воспользоваться милостью, оказанной тебе? – вспыхнул судья, подавшись от негодования вперед. Его толстые щеки заколыхались.
– Нет, но… – залепетал вконец перепуганный чайханщик. – Двадцать золотых…
– Тридцать золотых! – выкрикнул судья. – И тридцать палок по пяткам! Уведите… – он махнул рукой и вновь подвинул к себе блюдо с пловом, продолжив прерванную трапезу.
Махмуда утащили во двор для наказания, а толпа любопытных начала разочарованно расходиться. Синдбад спустился с лестницы последним и поплелся обратно в чайхану. Сзади доносились глухие удары и вскрики уже порядком охрипшего чайханщика…
Махмуд вернулся в чайхану лишь через час. Он вперевалочку доплелся до лестницы, охая, взобрался по ней, стараясь не наступать на пятки, и тут увидел сидящего на топчане Синдбада. Тот преспокойно потягивал чай из пиалы. Больше в чайхане никого не было – народ разумно решил, что сегодня Махмуду будет не до того.
– Ты! – воскликнул Махмуд, потрясая кулаками. – Это все ты, мерзкий оборванец, отродье шайтана! Смотри, что ты натворил!
– Я? – искренне удивился Синдбад, ткнув себя пальцем в грудь. – Неужели это я, уважаемый, вливал в вашу почтенную глотку араку?
– Ты еще дерзишь, негодный отпрыск облезлой верблюдицы и пустынного шакала? Зачем ты меня опоил? О, позор на мою голову!
– Не умеешь пить – не берись, – философски заметил Синдбад. Сам-то он уже вполне пришел в себя и выглядел трезвым, словно стеклышко.
– Ах ты!.. – ринулся было на своего работника Махмуд. – Ох-х! – он замер на полушаге, поморщившись от боли и схватившись за поясницу, махнул на Синдбада рукой и, прихрамывая, скрылся в своей комнате, где недовольно принялся звенеть монетами.
В чайхане он появился только минут через десять, неся в руке красный, вышитый золотыми нитками кошелек.
– На! – кинул он кошелек в ноги вальяжно развалившемуся на топчане Синдбаду. – Отнесешь судье.
Синдбад подобрал кошелек, слез с топчана и, подвязав саблю к поясу, которой страшно дорожил и гордился, вышел из чайханы.
Солнце уже палило вовсю, и пока Синдбад добрался до дома судьи, располагавшегося почти в центре города, успел несколько раз облиться потом. Взбежав по лестнице наверх, Синдбад постучал костяшками пальцев в косяк распахнутой настежь двери.
– Тук-тук, у вас все дома? – осведомился он и заглянул внутрь.
Судьи в комнате не оказалось. Там прибирался кривой на один глаз худощавый слуга в драном халате. Судя по его виду, ему мало что перепадало со стола судьи-обжоры.
– Что вам угодно, почтеннейший? – с уважением спросил слуга, держа в руках пустые блюда и глядя на богатую саблю, торчащую у Синдбада из-под халата, полу которого тот специально отодвинул рукой.
– Нам угодно видеть почтенного Икрам-бея, – сказал Синдбад, гордо вскидывая подбородок.
– Хозяин изволит спать, – извиняющимся тоном произнес слуга.
– Как жаль… А я ему деньги принес, – Синдбад вытащил из-под халата кошель и подбросил его на ладони. Глухо звякнули монеты.
– Деньги? – спохватился слуга, словно завороженный глядя на тугой увесистый кошелек. – Я немедленно доложу хозяину, что вы ожидаете его.
Он сиганул в боковую дверь, и через пару минут в комнату вошел сам судья. Он был в нижних штанах и рубахе, а сверху, зевая, натягивал на ходу халат.