Синие шинели (сборник)
Шрифт:
Впереди от самой головы поезда навстречу шли две мужские фигуры. Они, видимо, хотели пройти под составом, но тот снова грохнул буферами, словно предупреждая, что этого делать нельзя. Двое прошли несколько шагов вперед и снова остановились в нерешительности. Потоптавшись на месте, они все же двинулись навстречу милиционерам.
— Чего-то волнуются, — сказал Михаил Иванович, а когда те поравнялись с ними, остановил их. Документов у мужчин не оказалось.
— Пойдемте с нами, — спокойно сказал Комаров.
Те покорно пошли с милиционерами вдоль состава. Вдруг один из мужчин бросился вниз, куда-то под колеса поезда, а через секунду оттуда грохнул выстрел из обреза, который он выбросил раньше, увидев милиционеров.
Раненый Лященко поднялся с перрона вовремя. Комаров держал под прицелом пистолета одного из преступников, второй старался ударить его сзади. Голос Лященко заставил и его поднять руки.
…— Ну вот, то в тебя фашисты стреляли, — сказал Комаров, которому не пришлось осуществить свои планы на свободный день: он сидел в больнице у кровати Михаила Ивановича, — а тут — свои.
— Это тоже враги, — тихо, с трудом ответил старшина.
Дом на Загородной загорелся днем. Соседки, сбежавшиеся на пожар, не сразу сообразили, что делать. Потом появились ведра, и вода, шипя, стала исчезать в пламени, охватившем дом. Вылетели стекла, и тут все услышали крик из горящего дома. В это время старшина Лященко и подбежал к толпе, собравшейся на улице. Решение пришло мгновенно.
— Лей на меня! — крикнул он женщине с ведром. Та в нерешительности остановилась. Он выхватил у нее ведро и вылил воду себе на плечи. Форма сразу потяжелела. Ударом сапога старшина распахнул дверь. Жар тугой волной отбросил его тело от порога. Толпа замерла, не спуская с него глаз.
Нагнув голову, Лященко бросился в пламя. Удар. Боль. Он поднялся и ощупью в дыму нашел дверь в комнату. Там тоже было полно дыма. С зажмуренными глазами Михаил Иванович бросился туда, откуда доносился плач. Пятилетний ребенок, оказавшись у него в руках, тут же смолк, и Лященко услышал голос второго. Не выпуская из рук ребенка, он метался по комнате, натыкаясь на вещи. На постели лежала старушка. Он наткнулся на нее случайно. Рядом был второй ребенок. Когда, вынеся детей, милиционер снова бросился в дом, толпа, словно очнувшись, стала лихорадочно лить воду в выбитые окна.
Женщина, оказавшись на свежем воздухе, сразу пришла в себя.
Вдруг какой-то мужчина, прорвавшись сквозь толпу, бросился в пылающее здание. Это было так неожиданно, что никто не успел его остановить. Крыша, разметав фейерверк искр, тяжело осела. Еще мгновение — и она рухнет. И снова, облившись водой, бросается Лященко в бушующее пламя. Но спасти пострадавшего уже было нельзя. Тот скончался от ожогов…
Можно рассказать о всех наградах Михаила Ивановича. Но это будет длинный рассказ о всей его жизни, большой, трудной и красивой. У старшины два сына и дочь. И дети гордятся жизнью отца — настоящего и благородного советского человека.
Ю. КУЗНЕЦОВ, капитан милиции,
В. САДОВНИКОВ.
г. Караганда.
С. Смородкин
ДЕВЯТЫЙ ВЫСТРЕЛ
Неплохо. Совсем неплохо. Он внимательно осмотрел себя в ресторанном зеркале. На него в упор глядел двойник: парень в солдатской форме. Худой. Плечистый. Коротко остриженный.
«Итак, «Маскарад». Действие первое. Драма Михаила Юрьевича Лермонтова. На дуэли, гады, убили. А ведь хороший был человек. Ты тоже, Костя, неплохой человек, сказал он себе и ухмыльнулся. Светлая у тебя голова, Костя. В лагере тебе так и говорил Митя-бухгалтер: «С вашей головой, Константин Ефимович, в Москве, в Министерстве финансов сидеть». Сиди, Митя, да меня вспоминай. Небось, таскают тебя сейчас к оперу. Вызнают, не говорил ли о побеге. Ведь рядом на нарах спали. И сказал бы, может, чего, а не знаешь…
Да, быстро я обернулся в Ташкенте. И билет успел купить до Москвы. И на толкучку сходить за солдатской формой. Гимнастерка, правда, немного коротковата. Ладно, сойдет. Кирзачи начищены. В бляхе перекатывается солнце. Подворотничок свежий. Едет солдат домой. Отслужил, оттрубил свое. Врагу такой службы не пожелаешь. Нет, врешь, врагу пожелаешь».
Выбритый, аккуратный солдат сел за стол. Свернутую шинель положил налево от себя, на стул у вагонного окна. Огляделся по сторонам.
— Товарищ официант, шесть пива, сыр и гуляш. Нет, водки не надо.
«Главное — на станции не соваться. Военные патрули — народ серьезный. От них не открутишься. Так что сиди, Костя, тихо, как мышь. Пей пиво. Сколько же вы, Константин Ефимович, — светлая ваша голова — пива не пили? Давайте посчитаем. Три года восемь месяцев и одиннадцать дней. Задержались вы в лагере, задержались», — подумал он и опять ухмыльнулся.
Парень в солдатской форме пил пиво. Неторопливо, с видимым удовольствием жевал сыр, посыпанный солью. Дымил «Памиром». Ладный такой парень с серыми глазами. Свернутая шинель лежала рядом. Из правого шинельного кармана выглядывал краешек газеты. Непорядок, солдат.
Он заметил белый клочок. Засунул его дальше в карман. Через бумагу ладонь почувствовала твердую рубчатую рукоять.
Лежи, «макаров» до поры. Отдыхай, жди настоящего дела.
«Водки не надо». Охота выпить, но держись, Костя. Свое возьмешь потом. Помнишь, как говорил тебе «Седой»: «Губит нас, Костя, на свободе глупость. Как вырвемся из лагеря, как уйдем от проволоки, так и начинаем гулять. Нипочем нам все, коли уйти сумели. Один раз живем. Деньги просадим, а душа, конечно, горит. Вот и идешь на дело, самое мертвое. Прешь, сломя голову, как бычок. И снова КПЗ и суд, снова сосны пиляешь. Запомни, Костя, не так надо. Рискуй. Но с умом. Нет дела без риска. Но чтобы на всю жизнь. Чтобы потом как сыр в масле…»
Знал «Седой», что почем и что поскольку. Всю жизнь по лагерям да тюрьмам. Эх, «Седой», «Седой»! Загибаешься ты сейчас на больничной койке под серым зековским одеялом. Инфаркт у тебя. И вряд ли встанешь. Так и сдохнешь за решеткой. А я ушел. По твоему плану ушел. Тебе он все равно ни к чему. А мне жить. Пожить мне еще охота. Ведь и не жил толком. Детдом, колония, тюрьма, лагерь…
— Здесь свободно?
— Садитесь.
Солдат курил сигарету, смотрел в окно, рассматривая отражение лысой головы соседа в вагонном стекле. Дрожали в тонком стакане кровавые степные тюльпаны. Поезд Ташкент — Москва несся под шестьдесят, похрустывая суставами на поворотах.