Сижу на нарах...
Шрифт:
Торговала ты водой
газированной.
Был жених твой молодой –
образованный.
Он закончил факультет
филологический.
Заболел болезнею
венерической.
Наградил тебя сполна,
под завязочку,
чтоб носила на носу
ты повязочку.
Проклинала чтобы ты
жизню русскую,
говорила чтобы в нос –
по-французскому.
И сидишь ты на дому,
затворившись,
нос не кажешь, так как нос –
отвалившись.
1960-е
Следы
Шел, как плуг.
А сел под месяц,
сел и вдруг…
убавил в весе.
Встал и в лес
ушел, уплыл.
Шел он без
того, что сбыл.
Миг был гол,
согнут в дугу.
Кал, как кол,
торчал в снегу.
1959
«Нашла милиция в снегу…»
Нашла милиция в снегу
сперва сапог, затем – башку.
Веселый труп с бородкой!
Замерз, но пахнет водкой.
Сержант его ногой копнул.
А труп… очнулся.
И – рыгнул.
1970
Диссиденты
Из шинели Гоголя вылезши,
призамерзнув и приустав,
мостовую глазами вылизав,
мы проходим, ушлыми став.
А начальнички – череп голенький
от больших хрущевских идей
изрекают: ишь, алкоголики!
Выдают себя за людей!
…Очень грустно и очень больно
острый мозг носить на плечах.
«Алкоголики, алкоголики…»
Не один Есенин зачах.
Мы проходим Невским незримо,
задеваем плечами дома.
И мелькают девушки мимо,
от начальничков без ума.
Но карабкаюсь я упрямо, –
злым стишком по лысой странице!
Родила меня просто мама,
а могла бы родить – птица.
1960-е
«Я содвинул железные ставни…»
Я содвинул железные ставни,
я окно, что выходит на юг,
заложил кирпичом! Но оставил
амбразуру для встречи ворюг.
Поджидая ночных лихоимцев,
я ружьишко просунул в дыру.
…Но никто не посмел объявиться,
кроме солнца! И то – поутру.
И тогда сконцентрировав силы,
обнаглев от стакана огня,
я пальнул в золотое светило…
И погасло оно. Для меня.
1992
«Отчизна в поисках кормильца…»
Отчизна в поисках кормильца
читает лозунг на стене.
Бюрократические рыльца
желают лучшего стране.
А что – народ? Сыны Отчизны?
…Как бы присутствуя на тризне,
по вынесении икон, –
усердно варят самогон.
1980
«Старые стулья – еще досоветских времен…»
Старые стулья – еще досоветских времен,
напрочь просижены тоннами задниц.
Дачная мебель, чей статус давно отменен.
Гвоздик, торчащий в обивке, как в памяти, – ранит и саднит.
Грязные кошки, бездомные тощие псы,
лица людей, почерневшие в пламенной злобе.
Все это схлынет, заткнется куском колбасы
и позабудется искренне, словно урчанье в утробе.
Сад отдыхает: на ветках ни яблок, ни груш.
Выдохся август. Жалеть его краски излишне.
Листья усопшие. К ночи – мерцание луж.
Время и люди. И листья. И птицы. Но певчих – не слышно.
1991
«Всю ночь сухие травы…»
Всю ночь сухие травы
ломались подо мной.
Окраиной державы
спешил я в мир иной.
Всю ночь пустыней-степью,
свобода – как тюрьма…
Страх, возведенный в степень,
сводил меня с ума.
Нет, не в киргиз-кайсаки, –
в край жизни неземной!
И молча шли собаки
бездомные за мной.
1992
«Не по сытой иностранщине…»
Не по сытой иностранщине,
где кисельны берега, –
по родимой партизанщине,
по махновщине – тоска!
Неизжитым сердце полнится.
Жар лампас и дыбь папах, –
это вновь казачья вольница
в степь летит на скакунах.
Не подделка комсомольская,
не в обмане, не в гостях, –
вновь тележка гуляй-польская
вдоль России – на Рысях!
1991
19 августа 1991
(частушка)
Очень странная страна,
не поймешь – какая?
Выпил – власть была одна.
Закусил – другая.
Аквариум
Прозрачной стала голова –
аквариум-горшок.
Вот мысли донная трава,
вот окунек-стишок.
Там тень сомненья проплыла,
как тучка… И любовь
по капиллярам из стекла
спешит, как жизнь, как кровь.
Вот как бы солнца, невзначай
луч вспыхнул и потух, –
то покаянная печаль
обволокла мой дух.
1992
«Разбавлю водку томатным соком…»
Разбавлю водку томатным соком