Сижу на нарах...
Шрифт:
и пью несмело, украдкой – боком,
косясь на двери огромной кухни…
В квартире дрыхнут. Никто не ухнет,
никто не влезет спросонья в душу.
…Я долго строил.
Теперь я рушу!
Я строил песни, шкафы и семьи.
Был уважаем… весьма не всеми.
Любил улыбки. Сам улыбался.
Все строил домик, а он ломался.
Вот говорят мне, что нездоров я.
А я-то знаю, что водка – с кровью,
а не томаты… Ох, не томаты!
Здесь помидоры
1969
«Напишу роман огромный…»
А. Битову
Напишу роман огромный,
многотомный дом-роман.
Назову его нескромно,
скажем, – «Ложь».
Или – «Обман».
Будут в нем козявки-люди
драться, верить, пить вино.
Будет в нем рассказ о плуте.
Будет он, она, оно…
Будет пламенной идея
под названием – «Тщета».
Вот опомнюсь и затею –
настрочу томов полста.
Сам себе куплю в подарок
домик с бабушкой в окне.
А остатки гонорара
не пропью – снесу жене.
1969
«Под собой не чуя ног…»
Под собой не чуя ног,
поздней осенью, во мраке
я набрел на огонек,
что мерцал в пустом бараке.
Расползлись его жильцы
кто куда по бездорожью,
разошлись во все концы,
положась на волю Божью.
И лишь некая душа –
запропавшая без вести,
продолжала, не спеша,
проживать на прежнем месте.
Зажигала свет в окне,
ветер слушала вполслуха…
И блуждали по стене
тень и свет живого духа.
1992
«Иметь избу… Или – избушку…»
Иметь избу… Или – избушку.
Иль, на худой конец, – шалаш.
У входа – маленькую пушку
для повергания в мандраж.
В углу – бутыль вина… Бутылку.
Или – хотя бы – пузырек.
Прибереги свою ухмылку,
мой хищный критик, мой хорек.
А на полу избы… избенки,
или – на травке шалаша,
пускай лежит в своей пеленке
новорожденная душа.
И долго жить… До смерти друга,
что будет рядом, возле, здесь…
А если одолеет скука,
то про запас чернила есть.
1970-е
Из книги «Пивная пена»
«Завихряются машины…»
Завихряются машины,
как железная струя.
Мы еще с тобою живы,
оболочечка моя!
Навались, душа, на посох.
Что там светит впереди?
В рай напрашиваться поздно.
В райсобес – не по пути.
Значит – в ад, точнее – в зелье,
в круг дрянных, зато – родных!
А отсюда и веселье,
что шокирует иных!
1960–1991
«Утро. Полумрак. Полурассвет…»
Утро. Полумрак. Полурассвет.
Завтра – будет.
Будущего – нет.
Ноги загрустили. Руки сникли.
Уши к полумузыке привыкли.
Вот и полумрак полуиссяк.
Головой с размаху – о косяк!
Чтобы, значит, мозги набекрень.
Утро. Полусумрак, полутень.
Как кистень – под головой кулак.
Время просыпаться.
Ан – никак.
1991
«Среди деревьев возле дачи…»
Среди деревьев возле дачи
одно вело себя иначе,
чем остальные дерева:
оно… скрипело! Чуть, едва.
Оно стенало, как от боли,
как бы желая лучшей доли.
И, затаясь в своем углу,
тот скрип терпел я, как иглу,
входящую в мой мозг унылый…
Но вот на днях собрался с силой,
схватил топор! И – смерть сосне.
Но скрип остался. Там, во мне.
1992
«По перрону ходят люди…»
По перрону ходят люди,
ждут отправки кто куда.
Рядом в каменной посуде
«Кипяченая вода».
Пожелайте, воробьишки,
мне ни пуха, ни пера.
Пассажиры точат книжки,
как жуки… Стоит жара.
И шибает из вагона всем,
чем пахнет человек.
Вот пакетик от бекона
на путях окончил век,
вот неясная старушка
помочилась между шпал…
Вот земля – моя подушка,
на которой я поспал.
1963
«В человеке вспыхнула тревога…»
В человеке вспыхнула тревога:
из газет узнал, что нету – Бога!
Причесался. Вышел за ворота.
Глядь! – из-за угла хромает кто-то.
Поравнялись. Щелкнули зубами.
«Значит, нет Всевышнего над нами?»
Так они подумали – с испуга.
И слегка обидели друг друга.
1969–1981
«Два бандита смиренно сидели в пивной…»
Два бандита смиренно сидели в пивной
после темной и мокрой работы ночной.
Разгрызая зубами соленый сухарь,
чернобровый сказал убежденно: «Фонарь!»
Отхлебнув свое пиво, и мрачен, и зол,