Сижу на нарах...
Шрифт:
и ждать, – когда пропустят в гении…
А есть еще такая басенка, –
что не напрасно с Нинкой квасим мы,
что нам за это поведение
на небе будет – снисхождение,
а то и вовсе – премиальные…
Раз уж такие гениальные.
1969–1991
«Я двигаюсь, чужой и некрасивый…»
Я двигаюсь, чужой и некрасивый,
с ноздрей моих спадают слезы-капли.
Я таю на глазах, ночной и сивый,
но
Среди брюнетов нет мне в мире места.
И девушки меня не любят вовсе,
хоть где-то среди них моя невеста,
которой от рожденья – семью восемь.
Я двигаюсь торжественно и хмуро,
исследую карманы куцей куртки…
Когда-нибудь придет ко мне культура
и выметет из комнаты окурки.
1965–1991
«Все жиже кровь моя. Все гуще…»
Все жиже кровь моя. Все гуще –
у жирнобедренных владык.
Мой флаг беспечности приспущен:
недорасцвел – уже поник.
Под небом фыркают машины,
как стая загнанных собак.
Ножные сплющились пружины
упругих мышц. Костяк обмяк.
В толпе зевак – жена и дети.
Они меня не узнают.
И выход только в пистолете,
но мне его не выдают.
Все жиже время. Явь жестока.
Надежды юности – мертвы.
…Глядит Всевидящее Око
равно на всех – из синевы.
1960–1991
«Стану я, как гриб морской…»
Стану я, как гриб морской, –
сморщенный и кисловатый.
Ты придешь ко мне с тоской
в пальтеце, подбитом ватой,
У тебя ли нелады
с грозным мужем – злым и южным.
Чистым спиртом без воды
мы его помянем дружно.
Тяжела ты, как земля,
не снести тебя, родная.
Глянь в окошко: вот – поля,
вот причесочка лесная…
Там – асфальт, а тут – уют:
канделябры, «Антидюринг».
А за стенкой – водку пьют,
пьют, как будто перед бурей!
1960
«У человека голова и руки…»
У человека голова и руки,
он производит формулы и звуки.
Он строит башни, протыкает небо.
А мне бы, граждане… приткнуться – где бы?
В пустом троллейбусе, как спичка в коробке, сквозь ночь, как белая монетка в кулаке, я пробираюсь в глубь своей мечты –
туда, где на диване зябнешь ты.
1969
«Я не советую бежать…»
Я не советую бежать,
хоть наш кораблик тонет.
Пусть нам с тобою рожь не жать,
останься, радость, в доме.
Пусть я порою, как метель,
шуршащая в кварталах,
играя роль, теряю цель, –
останься, хоть устала.
В ночное выгляни окно –
там, на скамье бульварной
я все смотрю свое кино,
глотая свет фонарный…
1969–1991
«Говорят, я деградировал…»
Говорят, я деградировал –
обомлел мой серый мозг…
Кто же вам сие радировал?
Что за сволочь? – вот вопрос.
Говорят, я спился начисто,
десять жен переменил.
…Не в цифири суть, а в качестве,
коли столько душ пленил!
Говорят… А я устал уже
(ухо тоже устает).
Десять жен давно уж замужем,
но тринадцатая – ждет!
Вот сидит она тихонечко,
гладит солнышко рукой…
Ничего еще не кончено,
даже – песня за рекой!
1970
«Ступа радио толчет…»
Ступа радио толчет
хилые идейки.
В ухо песенка течет –
холоднее змейки.
Тит пропел, Федот поет.
Взялся Карп за дело.
… Песня уху отдает
собственное тело.
Уху, озеру, холму
хмурому – под ноги…
А затем – в лесную тьму
прогоняет соки.
А потом и соловьем
вечер весь потела!
Мы сегодня водку пьем, –
грудь заиндевела.
Нам с тоской – не по пути,
пьем, как волчья стая!
Может, к вечеру в груди
песенка оттает…
1969
Новогоднее
Какие там «Новые годы»?
Веселье заткни, шпингалет…
Есть праздник Любви, есть – Свободы,
а праздника Старости – нет.
Мороз барабанит по стенам
и скулам – бомбит бомбовоз!
Пожалуй, подспудные гены –
и те ощущают мороз.
Бутылка шампанского шпокнет,
и снова в висках тишина…
Как будто в окопе глубоком,
сижу я в бокале вина.
Какие там Новые Годы, –
заботы, запреты, завал…
А друг выдавал анекдоты,
и я его – в лоб целовал.
31 декабря 1969
«Когда я Нюшу полюбил…»
Когда я Нюшу полюбил,
а полюбил ее не сразу,
я по утрам кагорец пил,
а не какую-то заразу.
Когда я Нюшу целовал –
и в рот, и в око, и в сопатку,
я тот кагорец наливал
в себя, как в рюмочку-лампадку.
Как хорошо, что я затих,