Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Эко Умберто

Но ворон, сидя в одиночестве на невозмутимом бюсте, не говорил ничего, кроме одного этого слова, как будто в одном этом слове он изливал всю свою душу. Ничего больше он не произнес; не шевельнул ни одним пером, – до тех пор, пока я не забормотал тихонько: «Иные друзья уже улетели далеко от меня; утром он тоже меня покинет, как мои старые надежды, уже улетевшие». Тут птица молвит: «Больше никогда!» (фр., Бодлер)]

Малларме, казалось бы, должен был проявить более тонкое чутье по отношению к стратегиям «Слова» (Verbe), чем Бодлер. Но он еще сильнее Бодлера подозревает (в «Схолиях», посвященных «Ворону»), что поэтические декларации По – всего лишь «интеллектуальная игра», и цитирует письмо Сьюзен Ашар Уайрдс Уильяму Джиллу, в котором говорится: «В

беседе о “Вороне” мистер По уверил меня, что в опубликованном им сообщении о методе сочинения этого произведения не было ничего истинного… Мысль о том, что стихотворение можно было бы сложить таким образом, пришла к нему, навеянная комментариями и критическими исследованиями. Затем он составил этот рассказ, только ради остроумного эксперимента. И его удивило и позабавило, когда этот рассказ был принят как заявление, сделанное bona fide [223] ^*».

223

* Чистосердечно (лат.).

Об этом мы уже говорили, могло быть и так, но ведь По мог разыграть не своих критиков, а госпожу Ашар Уайрдс. Это не так уж важно. Но, видимо, важно для Малларме, поскольку, осмелюсь сказать, это освобождает его от священного долга, который он должен был бы почувствовать прежде всего остального: применить в своем языке все эти возвышенные уловки Поэзии. И все же он соглашается с тем, что По, пусть и в шутку, справедливо заявил, что «tout hasard doit ^etre banni de l’oeuvre moderne et n’y peut ^etre que feint: et que l’'eternel coup d’aile n’exclut pas le regard lucide scrutant les espaces d'evor'es par son vol» [224] ^*. Увы, им движет что-то вроде глубоко скрытой недобросовестности, и из страха потягаться с невозможной задачей Малларме тоже переводит прозой, и он – то ли под влиянием Бодлера, то ли потому, что его язык не позволял ему найти лучшее решение, – тоже выбирает Jamais plus.

224

* «Всякая случайность должна быть изгнана из современного произведения, она может быть лишь притворной: и вечный взмах крыла не исключает ясного взгляда, озирающего пространства, поглощенные его полетом» (фр.).

Правда, поначалу он пытается сохранить некоторые внутренние ассонансы, но в целом, если остановиться на рассматриваемых секстинах, его псевдоперевод (который, возможно, богаче и соблазнительнее бодлеровского) остается на том же уровне удачной адаптации: [225] ¹

Alors cet oiseau d’'eb`ene induisant ma triste imagination au sourire, par le grave et s'ev`ere d'ecorum de la contenance qu’il e^ut: «Quoique ta cr^ete soit chauve et rase, non! dis-je, tu n’es pas pour s^ur un poltron, spectral, lugubre et ancien Corbeau, errant loin du rivage de Nuit – dis-moi quel est ton nom seigneurial au rivage plutonien de Nuit.»Le Corbeau dit: «Jamais plus».

Je m’'emerveillai fort d’entendre ce disgracieux volatile s’'enoncer aussi clairement, quoique sa r'eponse n’e^ut que peu de sens et peu d’`a-propos; car on ne peut s’emp^echer de convenir que nul homme vivant n’e^ut encore l’heur de voir un oiseau au-dessus de la porte de sa chambre – un oiseau ou toute autre b^ete sur le buste sculpt'e, au-dessus de la porte de sa chambre, avec un nom tel que: «Jamais plus».

Mais le Corbeau, perch'e solitairement sur la buste placide, parla ce seul mot comme si, son ^ame, en ce seul moment, il la r'epandait. Je ne prof'erai donc rien de plus: il n’agita donc pas de plume – jusqu’`a ce que je fis `a peine davantage que marmotter «D’autres amis d'ej`a ont pris leur vol – demain il me laissera comme mes Esp'erances d'ej`a ont pris leur vol.» Alors l’oiseau dit: «Jamais plus». (Mallarm'e)

225

1 Умолчу об ошибках в переводе, которые ранее отмечались; перечень их можно обнаружить в книге издательства «Галлимар», упомянутой в библиографии. Например, в последней цитированной строфе слова nothing further then he uttered («ничего

больше он не произнес») превращаются в бессмысленное je ne proferai done rien de plus («я больше ничего не произнес»).

[† Тогда эта эбеновая птица заставила мое печальное воображение усмехнуться над важной и суровой благопристойностью ее манеры держаться. «Хотя твоя макушка лыса и облезла – нет! говорю я, ты точно не трус, призрачный, зловещий и древний Ворон, блуждающий далеко от берегов Ночи, – скажи мне, как твое владычное имя на плутоновых берегах Ночи!» Ворон молвит: «Больше никогда!»

Я немало удивился, услышав, что это невзрачное пернатое изъясняется так ясно, хотя в его ответе было мало смысла и он был не слишком уместен; ведь нельзя не согласиться с тем, что еще ни один живой человек не имел счастья увидеть птицу над дверью своей комнаты – птицу или какую-то иную тварь на скульптурном бюсте, над дверью своей комнаты, с таким именем: «Больше никогда!»

Но Ворон, сидя в одиночестве на этом невозмутимом бюсте, говорил одно лишь это слово, как будто в этот единственный миг он изливал свою душу. Я ничего больше не произнес; он и пером не шевельнул – до тех пор, пока я не пробормотал с трудом: «Иные друзья уже пустились в полет; завтра он покинет меня, как мои Надежды уже пустились в полет». Тут птица молвит: «Больше никогда!» (фр., Малларме)]

Вполне очевидно, что прочтение Бодлера и Малларме дамокловым мечом нависло над последующими переводчиками на французский. Например, Габриэль Муре (1910) переводит стихами и сохраняет некоторые рифмы и ассонансы, но, дойдя до решающего места, присоединяется к решению двоих великих предшественников:

…Corbeau fant^omal, sombre et vieux, errant loin du rivage de la Nuit —Dis-moi quel est ton nom seigneurial sur le rivage Plutonien de la Nuit!»Dit le Corbeau: «Jamais plus». (Mourey)

[† …Призрачный Ворон, мрачный и старый,

блуждающий далеко от берегов Ночи, –

Скажи мне, как твое владычное имя

на плутоновых берегах Ночи!»

Ворон молвит: «Больше никогда!» (фр., Муре)]

Многие высоко ценят варианты, предложенные Бодлером и Малларме, и утверждают, что эти два текста производят, по сути дела, то же самое чарующее и таинственное воздействие, которого хотел добиться По. Но уже говорилось, что они производят его в отношении содержания, а не в отношении выражения и потому воплощают собою весьма радикальный выбор, – но об этом речь пойдет в следующих главах, посвященных переделке и адаптации. А здесь я хотел бы подчеркнуть одну основную проблему.

Перевод – это стратегия, стремящаяся на другом языке произвести то же воздействие, что и дискурс-источник, а о поэтических дискурсах говорится, что они стремятся произвести воздействие эстетическое. Но Витгенштейн (Wittgenstein 1966) задается следующим вопросом: что произошло бы, если бы, определив, какое воздействие производит на слушателей, например, менуэт, можно было изобрести препарат, после инъекции вызывающий в нервных окончаниях головного мозга те же стимулы, какие вызывает менуэт? Он отмечал, что в данном случае это было бы не одно и то же, поскольку важно не воздействие, а тот самый менуэт [226] .

226

См. также: наблюдения, высказанные Rustico (1999).

Эстетическое воздействие – не физический или эмоциональный отклик, а приглашение рассмотреть, каким образом этот физический или эмоциональный отклик вызывается этой формой в порядке постоянного перехода от причины к следствию и обратно. Эстетическая оценка не исчерпывается испытываемым воздействием: она определяется также оценкой текстуальной стратегии, это воздействие производящей. Эта оценка включает в себя также стилистические стратегии, задействованные на уровне субстанции. А это значит высказать другими словами мысль Якобсона об ауторефлексивности поэтического языка.