Сказка будет жить долго
Шрифт:
– Вы что?! – Кричал он. – Совсем с ума сошли?! Она же его раздавит! Это же лошадь из картона для маленьких детей! Там внутри бумага!
– А она что, не маленький ребёнок?! – Удивился деда.
Может, для тебя и маленький, и ребёнок, – орал на весь парк фотограф, любовно вправляя коню проломленный позвоночник, – но для всех вокруг она большая корова!
Аделаида страшно расстроилась. Она вспомнила, как буквально полчаса назад другой дядя взвешивал её на «докторских» весах с гирьками, потом противно ухмыльнулся, а в конце специально из вредности написал крупными цифрами на бумажке «42 кг.» и торжественно всучил ей эту бумажку, как будто она могла не понять или забыть эту цифру. Неужели есть преступники, которые не помнят, по какой статье идут и какой им срок по этой статье
Деда тогда постарался поскорее загладить эпизод с конём. Он её повёл через дорогу в зоомагазин и именно в тот день купил ей двух жёлтых, похожих на лимон, канареек, тех, которых она потом привезла домой в Город к маме и папе.
Каникулы закончились, а деда всё ещё болел…
На автобусе приехал папа и забрал Аделаиду. Пора было идти в школу. Начиналась «вторая четверть».
Вопреки ожиданиям, в новой школе было почти всё то же самое. Только теперь каждый день по утрам они вставали всей семьёй. Родители по дороге сперва отводили в садик Сёму, потом «забрасывали» Аделаиду, и шли дальше в школу. Это называлось – «первая смена». Правда, ходить теперь надо было по совсем другой дороге, и школа была ближе, чем та. Там на углу через дорогу стоял газетный киоск, в котором продавались потрясающие новогодние открытки, газеты, журналы, конверты и папиросы.
В этой школе учительницу звали Екатерина Семёновна. Она была намного красивее Марии Ивановны, и выше. Она тоже была очень добрая и по красоте напоминала ту «маму» из букваря, которая мыла раму. Вот если надеть на Екатерину Семёновну такую одежду – ну, вылитая та «мама» с картинки! В школе ещё было отопление, ярко-красные полы, до блеска натёртые соляркой, и в коридоре висел стенд не по гражданской обороне, а с фотографиями отличников учёбы. К концу второй четверти, прямо перед Новым годом Екатерина Семёновна велела Аделаиде тоже принести фотографию в школьной форме и белом парадном «фартушке» с крылышками. Они с мамой пошли фотографироваться в фотоателье. Мама собрала ей волосы сзади и сделала причёску «конский хвост», повязав при этом такой неимоверно огромный белый бант, что он наводил на мысли о снежных лавинах или о склонах Кавказского хребта в целом. Парадный фартук на талии, несмотря на прилагаемые усилия, застегнуться так и не пожелал.
Втяни живот! – Говорила мама. – На секунду втяни! Сфотографируешься, и всё! – При этом она давила в пузо пальцем, как бы стараясь затолкать жир вовнутрь тела, чтоб хоть на мгновение его стало меньше. Потом мама, притомившись, просунув между лямок голову Аделаиды, просто приложила фартук ей на грудь. Так и запечатлел её усталый фотограф.
Фотография вышла довольно приличная. Никакие неполадки с костюмом она не демонстрировала, никто и не догадается, что от фартука одна витрина!
Мама, видно, очень гордилась Аделаидиными успехами. Она часто, возвращаясь со своей школы, делала крюк и приходила в школу поговорить с Екатериной Семёновной. Аделаиде очень нравилось, когда они втроём возвращались со школы домой. Мама с Екатериной Семёновной шли впереди и разговаривали. Она шла в двух шагах сзади, до неё долетали обрывки беседы, и ей было очень приятно, что почти всё время мама говорит: «Конечно, Катюша! Конечно! Я абсолютно с этим согласна!»
«Как две мамы! – с удовольствием думала в такие минуты про себя Аделаида, и ей всегда страстно хотелось, чтоб мама хоть один раз пригласила хоть ненадолго её учительницу к себе домой.
Однажды, когда Екатерина Семёновна уже свернула в свой переулок, Аделаида, уверенная в своих успехах и неуязвимости, спросила:
– Меня сегодня хвалили?
– А что мне нового о тебе скажут? – Мама удивлённо-насмешливо посмотрела на Аделаиду. – Я тебя знаю как облупленную! Я не нуждаюсь ни в похвалах тебе, ни в замечаниях, ни в советах! У меня знаний в два раза больше, чем у неё! Что она закончила? Учитель начальной школы? Это образование называется? А я – преподаватель русского языка и литературы в старших классах! Сама знаю, что моя дочь из себя представляет. Ко мне самой чужие родители приходят разговаривать и спрашивать о своих детях! Поняла?
Аделаида просто опешила! Они ожидала всего, только не этого.
А если так, мама, зачем ты тогда сама к нам в школу приходишь? – От удивления Аделаида плела какую-то чушь. Она терялась в догадках! Ей раньше казалось, что мама с её любимой учительницей дружат, что они – подруги. Они всегда выходили со школы вместе, и мама держала Екатерину Семёновну по руку! Ведь так ходят только с близкими! Она сама так ходит по двору только с Кощейкой! А на самом деле оказалось что-то непонятное… Так Екатерина Семёновна не подруга?!.
Ты не хами! Это не твоё дело! – Мама не замедлила шага и не посмотрела на Аделаиду. – Но, если хочешь знать – мне приятно, что твоя фотография висит на стенде, и я могу входить в школу с высоко поднятой головой. Мне нравится слушать, когда тебя хвалят! И запомни на всю жизнь – меня с папой знает весь город, и мои дети должны быть лучше всех! Ты должна быть во всём лучше всех! Чтоб никто даже при желании не мог о тебе сказать ничего плохого. Чтобы даже замечаний не было! Тобой все должны восхищаться, а мы с отцом – гордиться! Намотай это себе на ус! Иначе и мы будем вести себя по-другому!
По-другому – это по какому? – Аделаида почему-то не унималась. Видно, именно в этот момент откровений о Екатерине Семёновне ей надо было понять ещё что-то очень для неё важное, сделать для себя какие-то выводы…
Укоротись! – Мама начала сердиться не на шутку. – Я ей слово – она мне десять! Я ей слово – она мне двадцать! Посмотри, горластая, стерва какая! Захерма! (Заткнись!) Ты это от меня хотела услышать?! Ты доведёшь до белого колена!
Аделаиде виделась больничная кровать, на которой из-за неё лежит мама, и у неё белое, бескровное колено, и Аделаиде становилось стыдно за свой длинный язык.
Глава 10
После того, как однажды к ним на истошные крики пришла соседка тётя Оля, вроде как «позвонить», а сама стала оттаскивать маму от Аделаиды, она стала практиковать плакать и орать во весь голос, в надежде, что тётя Оля услышит и снова придёт уговаривать маму. Орать оказалось более безопасным, чем молчать. Во-первых, мама, видимо, в первой части проекта – во время непосредственно воспитательных мероприятий получала и зрительное, и тактильное удовлетворение, видя, как Аделаида корчится и старается увернуться от её ударов. Теперь мама, видимо, стала получать ещё и акустическое удовлетворение. А если Аделаида терпела молча, мероприятие затягивалось на неопределённое время. Если же удовлетворить одновременно все мамины органы чувств, то и результат не заставлял себя ждать – Аделаиду отпускали не в пример быстрей. Во-вторых – если первая часть несколько затягивалась, потому что тёти Оли элементарно могло не быть дома, тогда сверху спускалась соседка тётя Лидиванна прямо с шагомером в кармане. Делала вид, что она не замечает маминой занятости в данный момент, спрашивала у неё какую-нибудь мелочь, типа, не одолжит ли ей мама одну луковицу, или полстакана сахара… Пока мама сыпала сахар, её азарт как бы терял вдохновение, и она, вернувшись к месту событий, без особых проблем переходила ко второму акту, где уже она становилась жертвой «Божьего наказания» в лице дочери. Второе отделение проходило с грелками, горячей водой для ног в ведре, «валидолом» под языком, оглушительными стонами, пузырями в углах рта и со стоящими вокруг неё участниками, и для каждого у мамы находился ответ.
Аделаида с совершенно обязательным:
– Извини меня мамочка! Я больше так не буду!
– Конечно не будешь! Я умираю! Кому теперь будешь так делать?! – и мама швыряла в Аделаиду что-нибудь, что могла нащупать под рукой, не вставая с места.
Папа с испуганно-затравленным:
– Видыш, как ти апат разнервиравалас! Успакойса, пажалуста, а то тэбэ сэчас станэт плоха! (Видишь, как ты опять разнервничалась! Успокойся, пожалуйста, а то сейчас станет плохо!)
– А мне уже плохо… – закрытые глаза и судорожное подёргивание горла, вроде как проглатывание слюны.