Склейки
Шрифт:
Кивнув, Светлана Васильевна берет ключи с крышки фортепьяно и спускается вместе с нами и девочкой по лестнице.
– Вот,– говорит она, поднимая связку повыше.– Запираю туалет и вожу их туда лично.
Витя отправляется ждать меня в машину, а я захожу с директрисой в туалет. Здесь две двери, но букв М и Ж нет. Вместо них на одной из дверей табличка с золоченой надписью: «Туалет для посетителей кафе»; на другой, обшарпанной – небольшой замок на дужке. Директриса отпирает его, впускает девочку, и мы выходим в холл.
– Вот так всегда: если кому-то надо
– Почему?! – допытываюсь я.– Дети проблемные?
– Дети у нас отличные. Просто занятия вечером, после школы. А в это время в кафе уже дым-туман... У меня полгода назад девочка одна пошла в туалет, я ее отпустила спокойно, даже подумать не могла... И хорошо еще, она с папой пришла. Папа ждал на втором этаже, но все равно услышал, иначе не знаю, что и было бы. Она в туалет заходит, а из соседней кабинки – пьяная морда. Он ее на подоконник повалил и... Хорошо, папа услышал крик...
Руки мои сами сжимаются в кулаки. Я гляжу на сизый свет дремлющего кафе, стискиваю зубы. Я приехала сюда равнодушной, теперь в моей груди – восхищение и сострадание, я хочу помочь, но не знаю как.
– Но по закону,– говорю я,– питейное заведение не может располагаться в непосредственной близости от детского образовательного, и тем более не может делить с ним один туалет!
– Вот поэтому,– директриса измученно сводит брови,– они нас отсюда и выбрасывают, чтобы ничего не нарушать.
– И что вы будете делать?
– Бороться.
– Но как? Ведь вы поймите: я сделаю сюжет, но это ничего не решит. Нас и смотрят единицы, а неравнодушных из них...
– Все равно,– упрямо говорит она.– Школа нужна. Нужна.
Я работаю до позднего вечера и выхожу из кабинета под назойливые звуки нашей заставки.
Перед офисом темно и пусто: потому что нет Диминой машины. Я так обижена на него, что пинаю невысокий сугроб, выросший во дворе. Крупинки снега катятся по темному льду. Конечно, он ничего не обещал, но я так привыкла к теплу машины, к переполненным троллейбусам, которые остаются далеко позади, к слякоти и льду, которые меня не касаются... А сегодня он не приехал.
Я бреду к остановке и тут же спотыкаюсь. Нога моя едет по льду, я взмахиваю руками, изгибаюсь, больно потянув спину, и падаю, ударившись боком о какой-то бугор. Я лежу, дуясь на Диму и мрачно размышляя, что делать: вставать и идти на троллейбус, или не вставать и всплакнуть. Из моей сумки раздается телефонная мелодия, поставленная на Диму. Я подтягиваю сумку к себе и долго ищу в ней мобильник.
– Алло, Дим,– говорю я, вставая и отряхивая коленки.
– Я твой мужчина? – спрашивает он, напирая на слово «твой».
– Мой...– нерешительно подтверждаю я.
– Я добыл тебе мамонта,– шепотом, но очень гордо заявляет он.– Приходи, пока он не остыл. Вернее, пока он не слишком тепленький.
– Куда – приходи? Кто – тепленький?! – Я начинаю раздражаться, но пока сдерживаюсь.
Через минуту, проклиная
Он уже пьян, и нос его, красный, рыхлый, похож на поролоновую крашеную губку.
– Дмитрий, ты почему не выпил? – спрашивает охранник, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Я же за рулем! – похлопывая его по плечу и улыбаясь, говорит Дима.
– А... А кто же со мной выпьет? – недоумевает охранник. И тут его взгляд падает на меня – Выпьешь? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами, но Дима подмигивает, и я, не знаю почему, соглашаюсь. Беру Димину рюмку, чокаюсь с охранником и выпиваю залпом, стараясь не дышать. Водку я пила только один раз в жизни – на выпускном, всего один маленький глоточек. Теперь жду острых ощущений, но она проскакивает маслом, не обжигает, и во рту после нее почему-то остается сладковатый привкус. В голове – ясно, словно я выпила родниковой воды.
– И что? – вкрадчиво спрашивает Дима у охранника.
– А что? – переспрашивает тот, и я понимаю, что если и есть надежда с ним поговорить, то надо ловить момент.
– Говорят, ты пьяный был...– продолжает Дима.
– Я?! – вскидывается охранник.– Пьяный?! Нет!
– Так тебя уволили за пьянку на работе!
– Уволили меня из мести,– настаивает охранник. Его язык заплетается, и с каждой минутой охранник выглядит все более пьяным. Дима тихонько подталкивает к нему тарелочку с бутербродами.
– Так за что тебе мстить?
– За директора,– отвечает охранник.– Он приходил, а я должен отвечать! Интересные! – Он пьяно хохочет, и его красный, в прожилках нос трясется над тарелкой с бутербродами.
– Ты его прям видел? – гнет свое Дима.
– Видел,– кивает охранник и, кивнув, опускает голову. Упирается взглядом в бутерброды, берет один из них.
– Как меня? Вот так вот точно? – настаивает Дима.
– Не, не как тебя,– рассуждает охранник, разглядывая прожилки на копченой грудинке.– Я задремал. Но – не пил! Звонок в дверь. Открыл. Он быстро прошел, директор. Точно – директор был. Пальто длинное, ботинки...
И охранник впивается зубами в бутерброд. Грудинка откусывается с трудом, и он тянет бутерброд в одну сторону, а голову отклоняет в другую. Булочные крошки градом сыплются на столик, волокна грудинки липнут к полным губам охранника.
– Какие ботинки? – настаивает Дима.
– А-и-е...– Охранник наконец прожевывает свое мясо.– Такие... С носами...– Он наливает и выпивает, не чокаясь, еще одну стопку водки.
– С какими носами? – В голосе Димы чувствуются разочарованность и безнадежность.