Склейки
Шрифт:
– Из офиса ухожу. Пятница – последний день.
– А Витька знает?
Витька – старший оператор, главный из трех.
Сенька пожимает плечами.
– Понятия не имею. Я говорил с Виталем. Заявление написал до Нового года. Две недели дорабатываю. Дальше – не мое дело. Разбирайтесь сами.
– С Виталем он говорил! – Димка приходит в ярость.– Да Виталю до наших съемок, как!.. Ему плевать, кто работает, лишь бы работали. Хоть один работай, он не почешется! Где мы оператора возьмем: три дня осталось! Мы что, сдохнуть с Витькой должны на этой, мать ее, работе?! Козел, блин!
– Надоели! Отстаньте! Надоели! – Сенька шепотом кричит свои детские заклинания.– Не могу больше! Уйдите! Надоели! Никогда вам не угодишь! Никогда! Планы набираю – не те. Синхроны пишу – не те. Тут не заметил, там не успел. Все время думай, думай. А думаешь, легко,– Сенька обращается ко мне, будто я, и только я виновница всех его бед,– думаешь, легко там стоять? Ходишь перед губернатором, а он глазами зыркает, словно я мешаю ему жить. А ты сидишь в зале, в последнем ряду. Тебе хорошо. Они говорят, тебя не видно, а я решай, писать их или нет. Думаешь, просто решить?! Думаешь, это просто, когда ты велишь мне писать все, что губер скажет, а потом за три секунды нужно набрать видеоряд, иначе губер уйдет, а если не наберешь, вы с Лехой пинаете меня, как щенка. И попробуй нарушь крупность! И попробуй не добери кадров! И линия съемки! Пошли вы все!
– И куда ты уходишь? – Я спрашиваю, присаживаясь на корточки. Мне становится неудобно стоять над ним, таким растерянным и несчастным.
– К дядьке на завод. Он уже договорился.
– Что за завод?
– Упаковочный цех. Буду стоять на конвейере: гофрированный картон.
– Боже мой, Сенечка! Ты же сдохнешь со скуки!
– Я уже навеселился,– печально отвечает он, хотя всегдашняя застенчивая улыбка уже готова вернуться на его губы, но так и не возвращается, спугнутая резкими Димкиным вопросом:
– А работать кто будет?
– Мое какое дело?! – Сенька вскрикивает и вскакивает наконец на ноги.– Пусть... Пусть... Пусть...– Тонкий палец, загнутый вверх, словно непрочный крючок для пальто, тычет в стену, за которой кабинет Захара.– Пусть Захар снимает. Он оператор? Оператор!
– Что – Захар? Кто – оператор? – Захар, словно вызванный заклятием толстый бес, появляется в дверях операторской.
Он опирается предплечьем о дверной косяк, его кисть, словно марионетка, то взлетает вверх, подчеркивая нужное слово, то обреченно падает вниз.
– Захар,– Димка понижает голос, и слышно, что он слегка робеет.– Сенька увольняется. Работать некому.
– И когда уходишь?
Сенька боится отвечать.
– В пятницу – последний день,– говорю я за него.
– Две недели должен доработать,– авторитетно заявляет Захар.
– А он уже,– поясняю я.– Он перед Новым годом написал заявление и никому не сказал.
– Ну ты, твою мать, даешь!
Захар злится, и Сенька съеживается снова.
– Захар, а может быть, ты подстрахуешь? – спрашивает Дима.– Ты же был оператором... Хоть с рекламой поезди, а мы с Витьком – на «Новостях» и на эфирах, а? Пока мы кого-нибудь не найдем?
– Охренел?! – Гнев Захара переносится на Димку, и я спиной чувствую, какое облегчение испытывает Сенька.
– А что? Ты же работал оператором.
– Я тебе кто: мальчик на побегушках?! Ты что такое говоришь? Я главный режиссер!
– Захар, я знаю... Но понимаешь, форс-мажор, мы вдвоем не справимся. Мы с Витькой сдохнем. Сам же знаешь, какая нагрузка.
Захар перебивает, злится так, что слюна кипит на его губах.
– Ты вообще не понимаешь? Тебе не русским языком сказано?! Я тебе не дерьмо – с камерой бегать! Что вам Захар такое? Что все меня с мусором смешивают? Эдик, козел, тоже всегда: поснимай, поснимай! Я программами руковожу! Что смотрите?
И Захар уходит, хлопнув дверью так сильно, что она открывается снова и шатается, поскрипывая петлей.
– Придурок! – ругается Дима.
Сенька подходит к нему и тихонько трогает за плечо.
– Дим,– говорит он.– Вы простите меня... Мне както страшно было сказать, что я ухожу. Думал, лучше уж так, перед фактом. Ну хочешь, я доработаю, пока вы не найдете человека. Хочешь?
– Да нет, Сень. Все в порядке.– Димка уже остыл и рассуждает, потирая висок.– Иди, работай, а то упустишь место. Ничего страшного. Было же так, справлялись... Трудно, конечно.
– Ты прости меня, Дим.– Сенька топчется на месте, не зная, что ему делать и что говорить.
– Ты лучше скажи, с кем приехал тем вечером.
– С Рыловой.
– Вот как? А водителем кто?
– На ее машине. Дежурил Дядь-Паша, но он сказал, ему утром «Новости» везти, не согласился. Рылова взяла у Виталя денег на бензин и сказала, что сама отвезет. Давно дело было, вот никто и не вспомнил. Мы собрались, поехали, нас никто особо и не видел. А утром, когда Эдика нашли, Рылова охраннику денег сунула, а мне сказала, что голову оторвет, если проболтаюсь. Вы уж ей не говорите, что я ее сдал, ладно?
– Ладно, Сень. Не скажем. А что тут было, в офисе, когда ты приехал? Кого ты видел?
– Я? – Сенька снова выглядит испуганным.
– Ну скажи, директор был?
– Я не видел. Рылова поднялась в рекламу – забыла там что-то, а я – сюда: камеру поставить и аккумуляторы на зарядку.
– И вообще никого не было?
– Нет, кто-то был.
– Кто? Где?
– В «Новостях» свет не выключен был. И когда я поднимался, кто-то в кабинет новостийный заходил. Мне так показалось, что Эдик: высокий, в сером свитере. А когда назад шел, дверь закрыта была. Еще свет горел.
– Где?
– В кабинете у Захара.
– Слушай, а что с Захаром? – спрашиваю я Димку, когда мы возвращаемся со съемки.
– А что с ним? Все как всегда, по-моему.– Димка горько усмехается, и Дядь-Паша, взглянув на него в зеркало, прячет улыбку в усы.
– А чего он так взбеленился? Подумаешь, подстраховать оператором. Что здесь такого? Вы же работаете, и ничего...
– Да и он работал. И, кстати, очень неплохо всегда снимал. Был старшим до Витьки. Но, понимаешь, его положение очень шатко. Должностные обязанности не прописаны. Вроде бы положено, чтобы был главный режиссер телеканала, а с другой стороны, никто не знает, чем он должен заниматься. Захар набрал себе работы: задники заказывает у художника, руководит «Утром» и детской программой, рекламные передачи монтирует... Но все же понимают, что нагрузочка не та, за которую ему платят. Получает он ого-го, а работает меньше всех. И ответственности никакой почти. Если что-то не так, всегда не он виноват.