Скобелев, или Есть только миг…
Шрифт:
– За здоровье людей отвечаешь ты, Алексей Николаевич, – сказал он Куропаткину.
– Сапоги разваливаются, какое уж тут здоровье, – вздохнул Алексей Николаевич.
– В лапти переобуй, – не задумываясь, посоветовал Скобелев.
– Лапти, Михаил Дмитриевич, ещё сплести надо. И, между прочим, из лыка.
– Из лыка, говоришь? Тогда собери мастеров, я сам с ними потолкую.
Уже через день мастера – в большинстве пожилые, степенные – собрались в большой землянке. Тихо переговаривались, не очень понимая, для чего, собственно, их собрали. И молча вытянулись, когда вошёл начальник дивизии.
– Здорово,
– А чего же тут решать? – удивились мастера. – Эка важность, что лыка нет. Коли нет, так и не надо, мы и из соломы сплетём. Не хуже лыковых будут.
Уже через неделю часовые месили окопную грязь в огромных соломенных лаптях, надетых поверх сапог. Но Михаилу Дмитриевичу и этого показалось мало. Тщательно обследовав все части дивизии, поговорив с офицерами и потолковав с солдатами, 13 октября он написал приказ:
«Лагерь наш слишком скучный. Желательно было бы, чтобы чаще горели костры, пели бы песни; назначать по очереди перед вечернею зарёю в центре позиции играть хору музыки. Разрешается петь и поздно вечером. Во всех ротах обратить серьёзное внимание на образование хороших песельников: поход без песни – грусть-тоска!»
Однако как Скобелев ни старался вникнуть в нужды и настроения солдат вверенной ему дивизии, сколько ни писал своих по-суворовски озорных приказов, все равно что-то оставалось в тени, недоступное его требовательному взгляду. Он любил нагрянуть внезапно, но и эта, ставшая уже поговоркой скобелевская внезапность удавалась далеко не всегда: генерал был на виду. И открыть ему глаза суждено было уже не военному, а служащему только по собственному желанию бывшему студенту, ныне Георгиевскому кавалеру и его личному порученцу Федору Мокроусову.
Война изменилась, а с нею изменились и обязанности порученца. Теперь Федору не приходилось скакать, загоняя лошадей, с боевыми приказами, разводить части по позициям и передавать устные распоряжения. Теперь он, помогая штабным офицерам, мотался по тылам, канцеляриям и складам, добывая портяночное полотно и нательные рубахи, вымаливая внеочередные сапоги и выпрашивая трофейные шинели. Война для него словно вдруг повернулась по команде «Кругом!», показав свой целёхонький, жирный, неприглядный зад: взяточничество интендантов, пьянство тыловиков, картёжные игры с тысячными банками поставщиков-посредников. И все они горестно вздыхали, бормотали громкие слова о долге и патриотизме, клянясь в отсутствии того, о чем он просил, выразительно шевеля при этом цепкими пальцами. Федор доказывал, ругался, умолял и грозил, но возвращался, не исполнив приказа, куда чаще, чем с рапортом об его исполнении.
Как-то он возвращался под вечер после одной из таких пустых поездок: улыбчивые снабженцы ловко отказали в просьбе выделить дивизии трофейные одеяла для лазаретов. Топал по грязи, с ненавистью вспоминая холёные лица и блудливые глаза, и в упор столкнулся с незнакомым поручиком, наотмашь хлеставшим по щекам низкорослого солдата в грязной, насквозь промокшей шинели. Солдатик стоял навытяжку, дёргая головой после каждой пощёчины, и молчал.
– Вот тебе, скотина, вот!..
– Прекратить! – Мокроусов рванул офицера за плечо. – Как смеете?..
– Вы это мне, сударь? – выдержав паузу, со зловещим удивлением спросил поручик.
– Иди, – сказал Федор солдату.
Но солдат дисциплинированно не двинулся с места: приказание господина в длинном пальто и шляпе с мокрыми обвислыми полями его не касалось. Он лишь посмотрел на Мокроусова тоскливыми покорными глазами и вновь преданно уставился на офицера.
– Ступай. – Поручик дождался, когда солдат уйдёт, натянуто улыбнулся. – Вы что-то хотели сказать?
– Я хотел сказать, что вы – мерзавец, поручик. А поскольку мерзавцы мерзости своей не понимают, то восчувствуйте её.
И с силой ударил поручика по щеке. Офицер дёрнулся, рука его метнулась к кобуре; возможно, он бы и пустил в ход оружие, но неподалёку показалась группа солдат.
– Я пристрелю вас, господин порученец. Рано или поздно…
– Зачем же поздно? Завтра в семь утра я буду ждать вас в низине за обозным парком, – Федор коротко кивнул и, не оглядываясь, зашагал к штабу: доложить об очередной неудаче.
Вечером он попросил Млынова быть его секундантом. Адъютант потребовал подробностей, молча выслушал и спросил:
– Наскучило служить, Мокроусов?
– Полагаете, что он непременно убьёт меня?
– Полагаю, что Михаил Дмитриевич вышвырнет вас из дивизии при любом исходе.
– А вы ему не говорите. Идёт война, и никто не застрахован от турецкой пули.
– Это – мысль, – усмехнулся Млынов. – Тогда идите-ка спать, господин дуэлянт.
Выпроводив Федора, адъютант тут же разыскал Михаила Дмитриевича, которому и доложил о предстоящей дуэли. Поступил он так не потому, что беспокоился за Мокроусова, и даже не по долгу службы, а из неприятия самих дуэлей, как средства улаживания ссор. Ему, отнюдь не дворянину, а всего лишь сыну обер-офицера, глубоко претило дворянское спесивое кокетство с собственной жизнью без особой к тому необходимости.
– Поручика арестовать, провести дознание, – хмуро распорядился Скобелев. – А вольнопера – вон. Хотя и жаль.
– Мокроусов не виноват, Михаил Дмитриевич, – зная генеральскую вспыльчивость, Млынов говорил осторожно. – Уверен, если бы на ваших глазах били человека, который не может защищаться, вы бы тоже не удержались от пощёчины.
– Да?.. – Скобелев недовольно посопел. – В семь у них рандеву? Ну что же, все должно быть по правилам. Поезжай.
Со временем Мокроусов промахнулся: в семь утра в низине было ещё тёмным-темно. Однако они с Млыновым приехали точно, а вскоре пожаловала и противная сторона. Оскорблённый поручик Сампсоньев и его секундант, крайне недовольный всем происходящим.
– Господа, – сказал он, представившись. – Я прошу вас не по кодексу дуэли, а исходя из более высоких принципов немедленно примириться. Дуэль во время боевых действий да ещё в расположении дивизии чревата…
– Нет! – резко перебил Мокроусов.
– Примирения не будет, – сказал Млынов. – Извольте, господин секундант, пройти со мной и определить места.
Поручик и порученец отчуждённо молчали, пока не вернулись секунданты. Федору выпал второй номер, и он, взяв у Млынова револьвер, пошёл на позицию, чавкая сапогами по болотной топи.