Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Вас звали воевать за природного государя Дмитрия Ивановича. — Пока Меховецкий препирался с бузотерами, «природный государь» потихоньку шажками отъехал в сторону, заехал за какой-то куст. Там остановился в великом страхе: «Что делать?» И тут появился Гаврила Веревкин, прошептал испуганно:
— Бежим братка, они тебя убить грозятся.
— Догонят.
— Не догонят. Мы по-за кустами, вон там нас Будзило ждет. Бежим.
— А Меховецкий?
— Он знает. Сам велел тикать в Орел. Он их задержит.
Обогнув неспешно лесок, они втроем поскакали
Ночью в крохотной горенке, где самозванец лег вместе с братом, тот шептал ему:
— Матвей, давай плюнем на все это. Тикаем.
— Куда?
— А хошь бы в Польшу или Литву.
— Ты что? Я государь уже, мне назад обороту нет, Гавря.
— Какой, к черту, государь. Набрал разбойников, того гляди прибьют. Казны-то у тебя нет.
— Нет. Ну и что?
— Как что? Войску платить надо.
— Найдется, Гавря, и войско и деньги, был бы царь.
— Ох, боюсь я, братка, за тебя, ох, боюсь.
— Ты потише браткайся, услышит Будзило.
— Будзило дрыхнет без задних ног, его пушкой не разбудить.
Из-за перегородки доносился густой храп хорунжего.
— Есть, Гавря, хорошая русская пословица: назвался груздем, полезай в кузовок. Так вот и я, назвался царевичем, сам знаешь при каких обстоятельствах, и теперь назад нельзя, братка. Нельзя. Они ж нас могут прибить.
— Кто?
— Кто-кто, наши бояре, тот же Будзило или Меховецкий.
— Ну уж.
— Не «ну уж», Гаврила. И забудь, что ты мне брат, выкинь из головы, дал тебе чин боярина да еще окольничего, вот и помалкивай.
— Чин-то есть, — вздохнул Гаврила. — А жалованье?
— Ну и ты туда же. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
— Ладно, ладно. Молчу. Погожу до Москвы.
— Годи до Москвы… окольничий Веревкин.
Утром хорунжий отправился на торжище. Царь решил носа не высовывать, чтобы кто не опознал. Гаврила помогал старухе-хозяйке варить чечевичное сочиво, подкладывает в печь дровишки. Самозванец томился в горнице, ночной разговор с братом не шел из ума: «Может, прав Гавря, бежать надо. А куда? Везде раззор, разбои. При первом же лесе разденут, а то и прибьют. Может, обойдется?»
Да и честно, уж очень понравилось Матвею царем быть. Все кланяются, к руке поцеловать тянутся. Что ни прикажешь, тотчас исполняют. Из котла самое лучшее, из одежды самое дорогое, теплое. Девки так смотрят, бери любую, не пикнет, даже за честь почтет. «Нет, хорошо быть царем, а Гавря — дурак!»
С торжища приехал на коне Будзило, переметные сумы битком забил фруктами, вяленой рыбой, свежими калачами и даже корчагу хмельного привез.
— Ай, молодец Будзило, — хвалил его самозванец. — Быть тебе у меня полковником.
— Спасибо, государь, — отвечал хорунжий. — На Торге уж слух о тебе.
— Как? — побледнел государь.
— Хороший слух, хороший, — успокоил хорунжий. — Говорят, мол, явился природный царь Дмитрий, скоро замирит державу.
— А ну если так, — успокоился самозванец. — Конечно,
За обедом выпили всю корчагу и даже развеселилось. Гаврила затянул песню: «На вгороде верба рясна…», подмигнул брату: подпевай, мол. Но тот уж был царем, не мог ронять себя до мужицкой песни, хотя очень хотелось рвануть за Гаврилой подголоском. Но снисходил до боярина, слушал. Взялся было хорунжий подтягивать, однако, как оказалось, ему медведь на ухо наступил, потому государь, поморщившись, махнул ему: замолчь. Умолк Будзило, и пришлось Гавриле одному кончать свою «вербу рясну».
На следующий день прискакал от Меховецкого посланец.
— Ваше величество, пан Меховецкий казав, шоб вы вертались.
— А литва утихла?
— Та вроде успокоились. Пан казав, шо без царя войско трудно держать.
Поехали в лагерь. Но, увидев возвращающегося царя, кто-то болтнул, что, мол, он ездил за казной, и опять начался шум:
«Давай жалованье!»
Вечером, когда рассерженная литва успокоилась и поуснула, самозванец, послав всех к черту, выехал на юг в сопровождении группы стародубцев. В пути сообщил спутникам: «Едем в Путивль, там дождемся казаков. Заруцкий должен привести их».
Из дозора, ехавшего впереди, прискакал с выпученными глазами верховой:
— Государь, к нам подмога.
— Какая подмога? От кого?
— Та с Украины, от пана Рожинского кажуть.
Поехали навстречу «подмоге», к Дмитрию подскакал на высоком жеребце в коротком полушубке лихач с закрученными усами, кинул два пальца к виску, представился:
— Пан Валавский, ваше величество, послан к вам князем Романом Рожинским.
— Сколько вас?
— Тысяча сабель.
— Очень хорошо, — обрадовался Дмитрий и, обернувшись, сказал своим: — На поляков всегда можно положиться. Они мне помогли прошлый раз Москву взять. Надеюсь, и теперь помогут.
— Поможем, ваше величество, — весело сказал Валавский. — Обязательно поможем.
— А вам ничего не известно о других моих сторонниках?
— Отчего же? Известно. К вам должен вот-вот прибыть полковник Лисовский.
— Я что-то слышал О нем.
— Ну как же, он один из организаторов рокоша в Польше против короля, осужден на изгнание. Это смелый, отчаянный вояка.
— Когда же он прибудет?
— Возможно, он уже прибыл в Стародуб. Ведь ставка ваша там была?
— Да. Тогда поворачиваем туда.
Они повернули к Стародубу. Царь был весел всю дорогу и необычно щедр на обещания. Пану Валавскому, принесшему такие хорошие вести, пообещал в будущем должность канцлера при царской особе.
В Стародубе помимо пана Лисовского с его конницей оказался и пан Тышкевич, тоже приведший тысячу поляков. Самым деловым оказался Лисовский.
— Солдаты не должны простаивать, — сказал он решительно при первой же встрече. — Они должны драться, а не переводить хлеб на дерьмо.
— Но сейчас, пан полковник, зима наступает, — пытался возразить царь. — Надо ждать тепла.