Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
Тёлохранители стояли тесно в коридорчике и молчали. Гаврила Веревкин, набравшись духу, сказал Рожинскому:
— Ясновельможному пану должно быть известно, что сюда первым входит царь.
— Пошел вон, болван! — окрысился князь.
И Гаврила мгновенно истаял за спинами дюжих телохранителей. Он встретил Дмитрия на улице.
— Государь, в царской комнате сидит гетман Рожинский.
— Как вы посмели впустить его? — возмутился царь. — Сперва я должен сесть на трон, а потом уже он может входить.
Меховецкий, сопровождавший царя в баню и паривший его собственной рукой, молвил негромко:
— А
— Ну как мне его выгонять? — разозлился Гаврила. — У него там такие быки с рогами.
— Ладно. Пойду, — сказал Дмитрий и приказал Меховецкому: — Ступай возьми надежных ратников и скажи Будзиле, пусть на всякий случай окружит дворец.
Дмитрий молча шел между поляками, набившихся не только в коридор, но стоявших и в царской горнице, за ним пробирался и Гаврила. Стараясь не смотреть в сторону Рожинского, Дмитрий сел на трон, принял царственную позу. Незаметно кивнул Гавриле, и тот громко молвил:
— Ваше величество, до вас просится князь Рожинский. Благоволите принять.
— Пусть войдет, — важно молвил Дмитрий.
Мгновенная усмешка тронула тонкие губы Рожинского, но сразу исчезла, он встал, церемонно поклонился царю и заговорил:
— Ваше величество, позвольте поблагодарить вас за теплый прием и выразить сочувствие в связи с постигшим вас горем, а именно пленением вашей жены злодеем Шуйским. Я надеюсь, что мы, объединив наши усилия, вырвем ее из коварных рук этого палача, сбросим его с вашего престола, и тогда вы вместе с нею станете царствовать в вашей державе на благо всему русскому народу. Я ласкаю себя надеждой служить под вашей высокой рукой этому благородному и справедливому делу. И прошу допустить меня до державной руки вашей. — С последними словами Рожинский подошел к трону и, склонившись, поцеловал руку государю, чем немало озадачил самодержца и витиеватой речью, и этим лобзанием руки. Надо было хоть что-то ответить, и Дмитрий, помедлив, сказал:
— Благодарю вас, ясновельможный князь, за сочувствие моему делу и за готовность служить ему. Прошу вас и ваших спутников к столу. Мой окольничий распорядится. Гаврила!
— Я здесь, ваше величество, — вынырнул Веревкин.
— Вели устроить на всех застолье. Да чтоб живо!
Царь и Рожинский сели за отдельный стол, сервированный серебряной посудой и кубками. Выпили, закусывали холодцом и мочеными яблоками. Чтобы как-то поддержать разговор, Дмитрий спросил:
— Что там за рокош творится в Польше?
— Это мятеж против короля Сигизмунда, ваше величество.
— И у вас, оказывается, не так сладко королю.
— Да, ваше величество, ему не позавидуешь.
— Мне тоже нелегко, — вздохнул Дмитрий. — Но что делать? Мои законные права на царство попирает какой-то выскочка.
— Король оказался везучее вашего величества, рокошане потерпели поражение.
— И все равно я бы не хотел быть королем польским, слишком много у него указчиков.
— Что делать? В Польше республика и короли у нас выборные.
— Оттого, наверно, и рокоши вспыхивают, всякий пан мечтает королем стать.
— Пожалуй, вы правы, ваше величество, — согласился Рожинский. В России на этот счет лучше. Рожденный от царя и наследует престол.
— Не всегда, — вздохнул
Беседа протекала мирно, вполне дружелюбно, но чувствовалось, что Рожинский чего-то не договаривает, впрочем, как и Дмитрий. Говорили о пустяках, о том о сем, но только не о деле. Видимо, князю мешало множество народа, что вполне устраивало царя.
— Вы действительно были в бане? — поинтересовался Рожинский.
— Да. Я хожу в баню каждый день.
— Да? — удивился князь. — Зачем, если не секрет?
— Какой может быть секрет. Я люблю париться, как и мой отец, Иван Грозный. И кроме того, я там отдыхаю от дел, от посетителей, вечно меня осаждающих.
Последние слова Рожинский принял на свой счет, но не подал вида, наоборот, посочувствовал:
— Я вполне понимаю вас, государь. С этими просителями просто беда. Я на себе испытываю это каждый день.
Застолье в царском дворце закончилось благополучно. И князь и царь остались довольны друг другом, хотя бы внешне. И за другими столами никто не поссорился, к удивлению Рожинского, знавшего такой грех за своими рыцарями, как правило, по пьянке всегда затевавших ссору, переходившую в потасовку, нередко кончавшуюся сабельной трескотней, а то и убийствами.
Рожинский помнил свою молодость, когда пан не мог быть уважаем, если избегал таких вот драк. Это и ныне неукоснительно соблюдалось. Все могло начаться с одного оскорбительного слова или даже косого взгляда. Это задевало честь, а за честь полагалось драться. Уж если сенаторы на сейме нередко хватались за сабли, то рядовому пану сам Бог велел стоять за себя. В драке за честь и убийство не считалось грехом, скорее доблестью. При прощании Рожинский высказал пожелание:
— Нам бы поговорить, ваше величество, наедине.
— Ради Бога, князь, я всегда к вашим услугам.
Но когда поляки ушли, Дмитрий призвал Веревкина с Будзилой и приказал:
— Если Рожинский запросит со мной аудиенции, отвечайте, что я занят. Поняли, олухи?
— Поняли, государь, — отвечал Гаврила. — Но почему олухи?
— Потому что напустили полный дворец поляков в мое отсутствие.
— У меня, государь, одна голова на плечах, — не стерпел упрека Веревкин. — Попробовали б вы их не впустить.
Он догадывался, что и братец-царь изрядно перетрусил, застав такое скопище гусар у себя, не зря же приказал стянуть ко дворцу ратников, но смолчал об этом Гаврила, чтобы не ронять достоинство царя.
Дмитрий не знал, но догадывался, о чем хочет говорить Рожинский наедине, наверняка о плате за услуги и о главном командовании войском. Об этом не переставал ему долдонить Меховецкий, нутром почувствовавший в Рожинском соперника:
— Рожинский хочет захватить всю власть над войском, а вас оттеснить, — припугивал Меховецкий царя. И это ему пока удавалось. Дмитрий действительно опасался сильного князя, имевшего дружину более царской. Нужен был какой-то противовес ясновельможному, и таким противовесом мыслился Заруцкий, который должен привести ватагу донских казаков. Вот тогда, опираясь на силу атамана, можно и говорить с Рожинским, и указать ему его место при войске.