Скрип на лестнице
Шрифт:
– А почему за ней приглядывали вы? Где была ее мама?
– Хатла никому не желала зла, но в жизни справедливости нет. Одни люди слабее, чем другие. – Соульвейг не стала объяснять, что она имела в виду. Да этого и не нужно было. Судя по тому, что Эльма слышала раньше, у Хатлы были проблемы с алкоголем. Стая чаек голосила все громче. Очевидно, птицы нашли на берегу что-нибудь съедобное.
– Вы не помните, у Элисабет были подруги?
Соульвейг принялась отвечать обстоятельно. Говорила она медленно, размеренно:
– Она играла с Сарой, дочерью Аусы и Хендрика.
– Вы не помните, к ней не приходила девочка по имени Магнея?
Соульвейг помотала головой:
– Нет, никакой Магнеи не помню. Кто это? Я даже, что вчера делала, и то не помню… А вот Сару помню. Милая девочка. Такая застенчивая, но жутко милая.
Они немного помолчали. Соульвейг откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза с блаженным видом. Эльма уже подумала, что та заснула, как старушка снова заговорила:
– Она ее оттащила. Ауса однажды утром просто пришла и оттащила ее. Я это из окна видела. Рано поутру это было. Сара направлялась к Бете, а Ауса пришла и ее, ревущую, увела.
– А вы знаете почему?
– Нет, но о Хатле в городе шла дурная слава. К ней часто народ ходил. Городские неудачники. Бессчастные, больные. Наверное, Аусе не хотелось, чтобы ее дочка в таком доме бывала, – сказала Соульвейг. – Иногда Элисабет ко мне прибегала ночевать, когда у нее дома что-нибудь творилось, а иногда нет. Тогда я все думала сходить к ним и забрать ее, но так и не собралась.
– По-вашему, безопасности Элисабет у нее дома что-нибудь угрожало?
Соульвейг замолчала, по-видимому, соображая.
– Однажды я увидела ее в саду. В руках у нее была палка, а перед ней птица. Птица где-то покалечилась, она двигалась, но явно мучилась. Элисабет какое-то время на нее смотрела, а потом как ударит. И еще раз, и еще. Я помню, что тогда подумала: это она для того, чтобы прекратить ее страдания. Наверное, она у котяры какого-нибудь в когтях побывала, и Элисабет ее нашла в таком состоянии. Но ее лицо ничего не выражало. – На лице Соульвейг отразилась боль. – Не знаю, что творилось, когда она была у себя дома, а там попойка и дым коромыслом. Но я заметила, что ребенок изменился. Глаза стали другие. Радость исчезла – но девочка была по-прежнему красивой. И никто ничего не заметил, кроме меня.
– Что заметил?
Соульвейг потеребила полу своей куртки и продолжила:
– На нее так много обрушилось. Сперва ее папа, потом братик, потом подруга. Наверное, не стоит удивляться, что она изменилась и чувства исчезли. Что что-то надломилось.
– А вы никогда не подозревали, что у себя дома она могла подвергаться насилию?
– Насилию? – Соульвейг нахмурилась. – Да что вы говорите? На это что-нибудь указывает?
– Я просто рассматриваю такую возможность. Там же столько всего происходило: незнакомые люди, пьянство и даже еще что-то. Можно ли гарантировать, что там она была в безопасности?
Соульвейг стало трудно дышать. Она издала тихий стон и принялась шумно вдыхать и выдыхать через нос.
– Девочка ненаглядная, –
– Вы можете указать мне на кого-нибудь из тех, кто ходил в гости к Хатле?
– Кого-нибудь из тех, говорите… – Соульвейг хлюпнула носом и смахнула слезу. – Я вам вот что скажу: такие долго не живут. Туда часто Стьяуни ходил, так он несколько лет назад помер. Спился. А еще была Бинна – так она с собой покончила. Я их всех не помню, но, по-моему, Рунар туда тоже захаживал. Он еще жив. Попробуйте-ка с ним поговорить.
– Вы помните, какое у него полное имя?
– Нет. Но он уже много лет работает мусорщиком. Он порой заглядывал ко мне, пока я еще жила дома. А это… – Она махнула рукой в сторону бело-синего здания. – Это никогда не будет «дома». Это не дом, а так – место пребывания. Жду не дождусь когда отсюда съеду. – Соульвейг улыбнулась и посмотрела решительным взглядом на Эльму, которая решила, что пора заканчивать разговор и дать собеседнице отдохнуть. И все-таки ей хотелось получить ответ на один вопрос.
– Вы помните, когда в последний раз видели Элисабет?
– Мне кажется, что как будто вчера, но это ведь могло быть и много месяцев и даже лет назад. Я старые времена лучше помню. Они передо мной стоят как живые. А все остальное – как в тумане. – Соульвейг улыбнулась, как бы извиняясь.
– Ну, ладно, не буду вас сегодня больше беспокоить, большое спасибо за беседу. – Эльма встала.
– Передавайте привет моей Бете, – сказала Соульвейг на прощание.
Эльма кивнула. Она решила не рассказывать о том, что случилось с Элисабет. Ей не хотелось волновать старую женщину, к тому же она сомневалась, что та будет помнить это дольше, чем до конца дня.
– Хорошая сегодня погода, – произнесла она вместо того и распрощалась.
– Пошли! – сказала Адальхейдюр, едва Эльма переступила порог дома. – Посмотри, что я нашла.
Эльма послушно проследовала за ней в гараж.
– Я полезла на чердак, чтобы поискать коробки с елочными игрушками. Я папу твоего просила-просила принести их, но ты же знаешь, какой он, – продолжила Адальхейдюр и фыркнула. Однако Эльма уловила в ее голосе теплоту. Ее родители познакомились еще детьми. Они вместе учились в Детской школе Акранеса, которая сейчас носила название Бреккюбайской школы. Эльме часто приходилось слушать, как они ворчат друг на друга, – но злости за этим не стояло, скорее дружеские подначки двоих, которые слишком хорошо знают друг друга.
Посреди гаража стояли открытые коробки, из них выглядывали разные елочные украшения, преобладали красный и зеленый цвета. Еловые ветки, пухлые деды-морозы и самодельные ангелы. Эльме все эти вещицы были знакомы. Их состав почти не обновлялся со времен ее детства, когда она с нетерпением ждала времени вынимать блестящие украшения из коробок и развешивать их по дому.
– Я как раз думала: а когда же вы собираетесь украшать? – Эльма вынула резного ангела, держащего позолоченную звезду.