Скрип на лестнице
Шрифт:
Он походил по дому в поисках каких-нибудь подсказок о том, куда она могла уехать. Ее сумочка была на своем месте: висела на батарее в прихожей. Но ее ботинок он не нашел. Может, она в саду. Летом, когда Ауса не вязала дома, она часто возилась в саду. Он подошел к окну гостиной и выглянул в сад, который выглядел весьма сереньким. У травы бурый оттенок, ветви голые. Он прищурил глаза в сторону кустов: ему показалось в них какое-то движение. Небось, котяра какой-нибудь. Он не любил этих подвижных созданий, которые могли внезапно выскочить с самой непредсказуемой стороны. При виде них его просто дрожь брала.
В кухне из крана капало. Хендрик попробовал закрутить
Но в гостиной никого не было. Ну и дурака же он свалял! Он почувствовал себя глупо: надо же было пойти на поводу у воображения! В Акранесе бывало, что в дома вламывались воры, но он сомневался, что какой-нибудь вор примется за дело в такое время суток. Но факты были таковы: жители города больше не могли оставлять двери незапертыми. Кое-кто на этом уже обжегся. Вот поэтому он и оснастил свой собственный дом сигнализацией.
В гостиной его взгляд упал на фотографию на стене. Она была сделана в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в их старом доме. На заднем плане виднелся белый вязаный крючком ламбрекен – работа Аусы, и розовые шторы. Он немного постоял, рассматривая фотографию, и почувствовал, как дыхание снова стало тяжелым, когда на него навалилась тоска. Он так скучал по Саре, что боль разлуки становилась почти физической.
Он попытался дышать ровнее. Он был уверен: после стольких десятилетий горя и печали сердце ослабло. Оно не выдерживало непомерных нагрузок. Это была одна из причин, почему он оставил работу. Он уже дважды ложился на операцию по причине сужения сосудов, и любое напряжение давалось ему с трудом. Впервые он почувствовал сердцебиение вскоре после исчезновения Сары. Тогда горе еще не стало реальностью. Он мало помнил то время – помнил только отчуждение между ним и другими. Его как будто не было для Аусы, а ее – для него. Но у нее всегда были подруги. Все наперебой стремились утешить ее, а ему доставалось лишь похлопывание по плечу. Как будто горе матери сильнее и крепче, чем горе отца. Он хорошо запомнил, как Тоумас много дней не показывался, и, хотя Хендрик не подал виду, его это задело.
Для Тоумаса его никогда как будто бы не было.
И снова этот скрип паркета, на этот раз возле кухни. Он быстро пошел назад – но там никого не было, и все оставалось нетронутым.
Он сел на стул у круглого стола, нагнулся и утер пот со лба рукавом. Когда он снова поднял глаза, его лоб опять покрылся потом: один из выдвижных ящиков был широко открыт. Он медленно встал, опираясь на тумбу, и дрожащей рукой задвинул ящик. Теперь он окончательно убедился: творится что-то странное. Еще несколько минут назад этот ящик был закрыт, в этом он не сомневался. Из крана по-прежнему капало, но в остальном было тихо.
Он медленно обошел одну за другой все комнаты. Их было не особенно много. В одной был письменный стол и книжные стеллажи, в другой – застеленная кровать для гостей, а в третьей – их с Аусой спальня. Когда он открыл дверь спальни, его глазам предстала
Ему осталось заглянуть только в ванную, в которую был ход из спальни. Открыв дверь, он увидел собственное лицо в зеркале над раковиной. Но это лицо в зеркале было не единственным.
Не успел он вымолвить слово или обернуться, как в его шею вонзилось холодное лезвие ножа.
Акранес 1992
Они все смотрели на нее встревоженными взглядами, которых она терпеть не могла. Ей казалось – как будто ей сейчас надо бы заплакать. Как будто они только этого и ждут. И ей почти хотелось оказать им такую любезность. Плакать-плакать, чтобы они ее утешали, говорили, что, мол, все будет хорошо – но она не могла. Слезы не приходили, – поэтому она просто смотрела в окно и старалась ни о чем не думать.
– Мы позвонили твоей маме, она уже идет сюда, – сказал директор школы. Элисабет не отвечала. С тех пор как она села в кабинете директора, она ни слова не проронила.
– Родители Андрьеса тоже за ним придут. Вероятно, придется накладывать швы. – Тон у директора был обвинительный. Женщина рядом с ним смотрела на него и вздыхала. А потом она склонилась над столом.
– Элисабет, расскажи нам, что произошло? Я знаю, Андрьес не должен был тебя так обнимать, но… – Голос женщины убаюкивал. Она сказала, что она психолог. Наверное, многие поддались этому бдительному взгляду и умоляющему голосу – но не Элисабет. Она упорно продолжала смотреть в окно. Но при этом она думала, стоит ли рассказывать, что она видела, как Магнея что-то шептала Андрьесу на ухо перед тем, как он подбежал к ней. Наверное, это она его подговорила, ведь она всем всегда говорила, что им делать. Но она понимала, что это бесполезно. Она знала, что никто не станет ее слушать. Взрослые ведь никогда не слушают.
– Как ты себя чувствуешь дома? – продолжала женщина. – Ты ничего не хочешь нам рассказать?
Дверь распахнулась: на пороге стояла ее мама. Волосы у нее были забраны в хвостик, так что пролысины на затылке было не видно. Глаза у нее, как обычно, были подведены черным, но одета она была опрятно, и запах курева ощущался, только когда она подходила очень близко.
Директор и психолог поздоровались с мамой и предложили ей сесть. Пока они рассказывали ей, что произошло, она спокойно кивала, даже не косясь в сторону Элисабет.
– Учитывая, насколько бурным было проявление агрессии, мы задались вопросом, нет ли у ребенка других проблем. По-вашему, может ли что-нибудь беспокоить Элисабет в школе или дома? – спросила женщина-психолог.
– Ну, не знаю, – ответила мама. На этом стуле у письменного стола она была такая маленькая. Как будто она сжалась. От этой мысли Элисабет улыбнулась – и тут на нее посмотрел директор.
– Не вижу, чтобы она воспринимала это всерьез, – сказал он.