Сквозь ночь
Шрифт:
— Толково, — прошептал он. — Молодец…
На следующий день в поезде старший по эшелону разыскал Анатолия.
— Воротынцев? — выпалил он, озабоченно листая исписанную вкривь и вкось записную книжку. — Слушай, брат, дело такое: в Сызрани, кажется, митинг будет, давай, брат, готовься, придется выступить.
Он умчался, прежде чем Анатолий успел ответить.
Действительно, в Сызрани к приходу поезда сотни людей стояли на заснеженном перроне. Играл пионерский духовой оркестр, шумно вздыхал паровоз. Анатолий выступил, стоя на подножке вагона,
В Челябинске эшелон простоял с утра до позднего вечера. Днем делегацию целинников возили автобусами в обком комсомола, поили в зале заседаний чаем и кормили бутербродами, и снова Анатолий выступал, и лица слушающих уже не расплывались перед глазами, и казалось, что круглые, гладкие слова из статьи в районной газете — это его собственные слова.
Наутро ребята, притихнув, стояли у окон. Медленно вращаясь под перестук колес, назад уплывала ровная белая степь, до самого горизонта утыканная былинками.
— Вот она, целина… — сказал в тишине кто-то.
Анатолий тоже смотрел молча, прищурив светло-голубые глаза и едва заметно улыбаясь уголками губ.
В Кустанае на привокзальной площади было полно народу. Воздух поблескивал морозными искрами, и над людьми от дыхания вздымался туман. Ребята гуськом выходили, останавливаясь на ступеньках вокзала с чемоданами и рюкзаками, ежась от колючего ветра. Старший по эшелону разыскал Анатолия и потащил его за рукав.
На деревянной, наспех сколоченной трибуне было тесно. Какой-то в кожаном пальто спросил у него фамилию, записал. Щелкали фотоаппараты. Пожилая женщина, волнуясь и часто утирая покрасневший нос кончиком платка, говорила приветствие, и человек в кожаном пальто тихо подсказывал: «Мамаша, в микрофон давайте…»
От новоселов отвечал Анатолий. Слова, усиленные громкоговорителями, гулко взрывались в конце площади, прилетали обратно эхом, и он все время слышал себя как бы со стороны.
Когда он спустился с трибуны, какая-то девушка, румяная не то от мороза, не то от смущения, подбежала к нему и торопливо, надрывая бумагу, развернула большой круглый кулек. Анатолий взял у нее букет. Кинооператор с машинкой, похожей на парикмахерский аппарат для сушки волос, крикнул: «Минуточку!»
Машинка застрекотала. Анатолий сжимал и тряс тонкую ладонь окончательно смутившейся девушки, а темно-алые розы на глазах седели, покрываясь инеем.
В первые дни ребята порядком натерпелись от холода и всяких неустройств. Кое-кто волынил. Иные согревались водкой. Анатолий ходил спокойный, гладко выбритый, трезвый, румяный. В областной газете была напечатана корреспонденция о встрече новоселов. На фото Анатолий стоял у микрофона, решительно выбросив вперед руку с зажатой в ней ушанкой.
Директор Шубаркульской МТС, приехавший за людьми, не то в шутку, не то всерьез сказал, щелкнув пальцем по газетному листу:
— Воротынцева мне давайте, нам запевалы нужны… Ну как, — спросил и у Анатолия. — Согласен?
Тот сдержанно улыбнулся:
— А МТС у вас крупная?
МТС оказалась действительно крупная — пятьдесят тысяч одной целины, не считая старопашки. На первое время приезжих разместили как пришлось — многих взяли к себе старожилы, кое-кто ночевал в холодном эмтээсовском клубе. Шла аттестация, комплектовались бригады, в заснеженном дворе ребята, отогревая дыханием коченеющие пальцы, помогали ремонтникам собирать инвентарь. Поселковая почта работала с утроенной нагрузкой, — уборщица тетя Шура приносила ежедневно в контору не менее двух килограммов писем. Однажды она вынула из потрепанной камышовой кошелки, с которой ходила на почту, увесистую пачку, перевязанную шпагатом.
— И все одному! Мысленное ли дело? — пожала она плечами, передавая пачку секретарше.
Письма были Воротынцеву.
Коротенькие и длинные, напечатанные на машинке или написанные шатким детским почерком — все они были об одном: «Прочитали в газете…», «Смотрели киножурнал…», «Гордимся вами…», «Как устроились на новом месте?..», «Напишите, как работается…»
И в конце обязательно: «Надеемся, что ответите».
Но отвечать было некогда, разве что ночью.
Приходили письма и от редакций: «Несколько слов для наших читателей…» Этим он все же отвечал ив конце приписывал: «Если что не так, поправьте. Пришлите газету».
Как-то само собой вышло, что его назначили бригадиром. Директор вызвал его и сказал:
— Давай принимай бригаду.
Он осторожно усмехнулся — иначе и быть не могло.
На следующий день он ходил по мастерской — чистый, подтянутый, чуть-чуть сдвинув набок ладную каракулевую ушанку, и, заглядывая в записную книжку, скупо цедил:
— Молот, ломик, тиски — весь инструмент чтоб был как часы. Как там заправочный инвентарь? Насос, воронки, бочки — без этого не принимаю. Домкрат? Не знаю, где хотите, хоть из-под земли…
Директор пытался было его унять:
— Послушай, надо ведь поровну, ежели нехватка… — Но, поразмыслив, сказал главинжу: — Придется Воротынцева в первую очередь обеспечить. Видели, опять о нем в газете.
Он получил все. С трудом согласился принять один старый трактор, но зато потребовал новый «С-80» вместо «ДТ». Плуги взял тоже только новые, сеялки — узкорядные; забрал единственный тяжелый каток. Со скрипом зачислил в бригаду Рыленкова.
— Мне студенты ни к чему. — И тут же посадил его на разболтанный, видавший виды «ХТЗ». — Давай ремонтируй…
В конце марта он прочитал в областной газете обращение молодежной бригады Григория Спасиченко ко всем трактористам-новоселам. Ему уже приходилось слышать эту фамилию — во время радиопереклички. Спасиченко говорил с женой и трехлетней дочерью, оставшимися на Украине.
Теперь Спасиченко со своей бригадой брался поднять и засеять четыреста гектаров к пятому мая, сэкономить пятнадцать процентов горючего, взять по девятнадцати центнеров с гектара. Обращению была посвящена и передовая статья.