Сквозь тернии
Шрифт:
Из туннельного мрака выскочило длинное существо – та самая многоножка, которую Яська уже видел, когда оказался прикованным к колее. Вместо лобовых стёкол вращаются два фасеточных глаза. Именно из них и бьёт обжигающий свет. По крайней мере, Яське так показалось. Но нет, не показалось. Колька с воплем отскочил от края платформы, потирая обожженный локоть. Господин засмеялся. Напоказ подставил под луч собственную грудь. Свет словно растворился в черноте его сюртука... Нет, он не отразился, не рассеялся, не забликовал. Погряз в космическом мраке, не в силах совладать с необъятными просторами. Да и не свет это был вовсе, а что-то потустороннее. Не всё тот свет, что греет.
«Свет нужен, лишь чтобы завлекать, пока целы глаза. Потом всё утрачивает смысл».
Механизм замедлялся, явно собираясь останавливаться.
Яська поёжился, а Механизм замер чуть в стороне, низвергнув из-под себя клубы удушливого смога. Тимка закашлялась, укрывая лицо синюшными пальчиками. Колька присел, пытаясь отмахнуться от наскоков клубящейся мглы.
Господин подскочил на месте, вскинул вверх руку с билетом и на носочках побежал к первому вагону – будто толстый кот по лужам.
– Минуточку! Минуточку! Слышите же!.. Растяните минуточку!
Яська потёр грязными кулаками глаза. Жутким был лишь локомотив, а состав поезда оказался самым что ни на есть обыкновенным. Зелёные вагончики с чадящими трубами, разогретыми буксами и гремящими автосцепками. На окнах – засаленные занавески. Кое-где в тамбурах отсутствуют стёкла. Пахнет тормозными колодками и туалетом.
Дальше, как во сне.
Отворяется ржавая дверь... Господин прыгает на нижнюю ступеньку опустившейся к его ногам лесенки... С последней что-то капает. Густое и тёмное... Колька движется следом, словно тень. Замирает возле чёрного провала, в котором только что скрылся довольный Господин... смотрит вверх... и падает, словно чем-то отброшенный!
37.
Яська вновь чуть было не вскочил. В последний момент совладал с чувствами, бережно приподнял бесчувственную Тимку, усадил к стене. Опустил горячую голову девочки на холодные колени. Привстал. Подошёл к поникшему Кольке. Тот никак не отреагировал – лишь безучастно мотал головой, словно отказываясь верить в увиденное.
Яська заглянул в тамбур.
Проводник в капюшоне поманил костлявой рукой. Блеснула наточенная сталь косы. Под ногами мяукнул полосатый кот в цилиндре. Зашипел при виде Яськи и тут же скрылся во тьме. А Яська зачем-то пошёл на зов.
Мрак тамбура накрыл с головой, точно капюшон. В нос ударил резкий запах гнили, потом отступил, заслонившись сладковатым благоуханием меди. Под ногами чавкало: вкрадчиво, но назидательно. По полу коридора извивались не то черви, не то змеи.
В коморке проводника сидела босоногая девочка в белом платье. Грызла петушка на палочке и ковыряла в носу измусоленным пальчиком. На низком столике пестрели рисунки. Мама и папа, держащие за руки любимую дочурку, а чуть ниже – кровавая мясорубка, в которой проворачивается несостоявшееся детское счастье. Автомобильная авария в солнечный день...
Яська в ужасе отвёл взор.
А девчушка догрызла петушка и принялась тереть влажные глаза липкими кулачками.
Первый проход...
Задумчивый путник, смотрящий в окно. На соседней полке – его нехитрый скарб: узелок и деревянная клюка. В клетке на столе притихла чёрная ворона. Подле, изваяние распятого Христа. Путник тянет руку, хочет прикоснуться к Спасителю, но ворона назидательно каркает, словно предупреждая: нельзя. Рука с дрожащими пальцами замирает... а взор по-прежнему устремлён за стекло, в мутную темень. Ворона успокаивается, рука путника безвольно падает на колени. Затем всё повторяется. И так снова и снова, будто безболезненная скорбь о так и не содеянном.
Второй проход...
На нижней полке лежит обнажённая женщина, трогает тонкими пальцами себя ниже пупка. Чуть слышно постанывает – непонятно, то ли от боли, то ли от наслаждения. В районе упругих грудей виднеется что-то тёмное, похожее на костлявые пальцы. Женщину обнимают со спины, только непонятно, что именно и с какой целью... Внезапно живот начинает раздуваться. Женщина в ужасе отдергивает руки от собственных гениталий, силится избавиться от крепких объятий. Однако тщетно. Костлявые пальцы, словно пристыли к рёбрам: их не смахнуть просто так! А внутри живота что-то извивается: крупное, подвижное – оно мечется из стороны
Третий проход...
В углу, у откинутого столика склонился толстяк. На голове много проплешин, редкие пучки растительности похожи на слипшийся пух цыплёнка. Закатившиеся поросячьи глазки. Расплывшийся по щекам нос. Тщательно сомкнутые губы. С многочисленных подбородков стекает вязкая слюна. Сюртук на уровне груди заляпан чем-то коричневым, будто толстяка только что стошнило. Под ногами и впрямь растекается вонючая лужа. Столик завален всевозможными пакетиками, контейнерами и тарелками с едой – такое ощущение, что вот-вот нагрянет большая компания. Внезапно толстяк возвращается к реальности, смотрит на Яську, как на что-то мерзкое, и гнусаво ворчит: «Есть хочу!» И ну, уплетать за обе щёки какую-то заплесневелую кашу. Просто так, руками, оглядываясь по сторонам, словно Яська претендует на этот свинский банкет. Толстяк расправляется с провизией за какую-то минуту! Окидывает голодным взором объедки и снова к Яське: «Есть хочу!» Облизывает тарелки и контейнеры, стряхивает из пакетиков в бездонную глотку последние крошки. Затем и вовсе принимается лизать стол, изредка поскрипывая зубами по дереву. В конце концов, вскакивает на коротенькие, как у шкафа, ножки и скидывает с себя сюртук. Из-за пазухи льётся, да так основательно, что за какой-то миг пол оказывается целиком уделанный тошнотворной субстанцией. Толстяк не обращает на это внимания, лишь откидывает прочь загаженное одеяние и падает на колени – шлёп! В его груди – дыра. Чёрная, прогнившая, зловонная. С отвислых клочков кожи капает не переваренная пища. Толстяк вожделенно улыбается, льнёт к полу и принимается отвратительно чавкать, заново поглощая уже съеденное. Из дыры на груди снова капает, однако на ход пиршества это никак не влияет. Толстяк лишь довольно похрюкивает.
Четвёртый проход...
Маленький мужичок, в поношенном пальто и шляпе, пытается водрузить на верхнюю полку огромный чемодан. У него это никак не получается – не хватает роста. Однако мужичок не сдаётся, ни смотря на одышку, – встаёт на цыпочки, тянется всё выше, выше и выше... Наконец у него всё же получается запихнуть чемодан, однако тот теперь невиден с нижней полки, и мужичка это явно настораживает. Он начинает прыгать на месте, смешно дрыгая ногами. Цепляется за края верхней полки, пытается подтащить равнодушный чемодан за кожаный бок, – но всё тщетно. Потом всё же додумывается встать ногами на нижнюю полку. Подошвы туфель грязные, но мужичка это, такое ощущение, мало заботит – он занят куда более важным делом, ему не до соблюдения этикета. Он тянет дрожащие руки к заветной поклаже и всё же дотягивается. Но при этом теряет равновесие – поскальзывается на грязи от собственных же туфель – и летит вниз головой, вместе с чемоданом. Шмяк, прямо в жижу и скопление не то червей, не то змей! Туфли – в стороны, шея – наперекосяк, чемодан – прямиком в коридор... Бух о пол, будто сытый филин, и – нараспашку. К Яськиным ногам летит порядочный булыжник, если в голову – мама-мама! Однако внутри чемодана есть камешки и побольше. А мужичёк не чувствует боли – раз, и уже на ногах, – смотрит так, с прищуром, словно не доверяет. И впрямь, заявляет фальцетом: «Это моё! Всё! Не тронь!» – И бряк на пузо, собирать раскатившиеся булыжники, будто те, бесценные алмазы.
Пятый проход...
Пьяная драка. Друг напротив друга застыли двое. Оба в разодранных тельняшках, закатанных до колен трико и вонючих носках, со съехавшими пятками. Оба с искажёнными злостью губами, «фонарями» под глазами, сбитыми в кровь костяшками на кистях рук. Оба и думать забыли о том, что послужило началом ссоры, чего им нужно друг от дружки, и как давно продолжается эта безумная драка. Рука одного пытается нащупать на столе нож. Другой, тянется к горлышку разбитой бутылки. Миг и начинается кровавая драка. У одного, сильно рассечена щека. У другого, стремительно алеет тельняшка на боку. Обоим всё равно. Они наскакиваю друг на друга снова и снова. Словно актёры театра, в попытке отрепетировать заученную роль до автоматизма. Однако зрителям нет до их представления никакого дела. Они вскарабкались с ногами на полки и безучастно смотрят в окно, словно именно там, за стеклом, заключается последний смысл их грустного существования под сенью бесконечной битвы.