Слабое звено

Кунцев Юрий

Вильма не кричала, но глаголила тоном строгой учительницы, обрушившись на нее, словно гром среди ясного неба. Ей удалось подобрать интонацию под каждое слово с хирургической точностью, с какой опытные забойщики забивали крупный рогатый скот одним невероятно точным, сильным и безболезненным ударом кувалды. Ирме потребовалось время, чтобы отойти от легкого культурного шока, и немного решимости, чтобы заговорить на отвлеченную тему:

— Еще я хотела сказать, что мне очень нравятся твои волосы.

— Спасибо, — смущенно ответила Вильма, рефлекторно намотав несколько золотистых кудрей на свой палец, — Мне твои тоже нравились.

Обмен комплиментами — хороший способ закончить разговор, даже если

по его окончании наступает неловкая пауза, в течение которой хочется чем-то себя занять и отвлечься, но в голове не укладывается ни одной служебной мысли. Вильма зажгла навигационный экран, выловила на карте линию их запланированного маршрута, уткнула в нее свой взгляд и начала пытаться думать о работе. Ирма же сдалась сразу, откинулась на спинку сиденья, запрокинула голову в сторону главной приборной панели и начала витать в облаках. Им обеим хотелось есть, но ни одной из них не хотелось есть то, что находится на корабле. Нет, Ирма не плохо готовила, но в условиях дефицита продуктов, когда приходится делать консервированный паек из одного лишь суперпаслена и горстки ничего, у кого угодно возникла бы мысль, что иногда поголодать полезно, а девять дней — это не так уж и много.

Радэк принадлежал к той породе костномозговых профессионалов, которые морально были готовы оставить чай недопитым, а булочку недоеденной, если часы показали окончание обеденного перерыва. Зыбкая черта толщиной в лезвие бритвенного станка отделяла его от трудоголизма, и Радэк находился так близко к этой черте, что она реально могла обрить ему лицо. Он работал так, чтобы по завершении работ взглянуть на свои труды и вкусить блаженного чувства гордости, поэтому порой он терял счет времени, и рабочая смена для него кончалась не когда стрелки на часах укажут в нужные стороны, а когда будет выполнена поставленная перед ним задача. Он работал, словно машина, облаченная в человеческую кожу, но вот настал момент, когда он почувствовал в себе что-то помимо клокочущего рабочего энтузиазма. Ему стало тяжело дышать, где-то в животе что-то засосало, конечности постепенно переставали его слушаться, а скафандр словно бы действительно начал вопреки своей эргономичной конструкции давить на него со всех стороны. Он несколько раз сморгнул резь в глазах, прогнав пляшущие перед взором цветные точки, потряс головой и понял, что он немного утомился.

Восьмичасовая смена подходила к концу, а он так и не совершил ни одного полезного действия, проверяя фонариком, мультиметром и дефектоскопом каждый узел самодельной электрической цепи на предмет источника перебоев питания. Проблема всех самодельных цепей состояла в том, что они все-таки были самодельными. А проблема всех самодельных цепей, собранных в спешке состояла в том, что они были не просто самодельными, но еще и собирались в спешке, явив собой несистематизированное хаотичное нагромождение электрики под лозунгом «Все равно это все временно». У него уже рябило в глазах от ломанных линий на печатных платах контроллеров системы охлаждения и спутанных клубков проводов, некоторые из которых вели в никуда и существовали исключительно ради издевки.

Ему в напарники на эту смену выдали Клима, который был профессионалом ничуть не в меньшей степени, но когда Радэк понял, что уже мечтает потерять сознание, он из последних сил начал внимательно вглядываться в едва пробивающиеся контуры лица коллеги из его смотрового щитка. Он искал на них все, кроме внезапного приступа бодрости, но видел лишь нахмуренные брови, скалящиеся зубы и редкие капельки пота, скатывающиеся вдоль бороздок ранних морщин. На его лице читалась злость и фанатизм, но не усталость или отчаяние, и Радэку от этого почему-то стало стыдно. От ощущения, что его профессиональную гордость вот-вот растопчут, он вырывал откуда-то из закромов своего

организма свято хранящиеся крохи энергии, которые были запасены на случай, если над ним нависнет опасность неминуемой смерти или позора, и продолжал работать уже назло Климу, так же хмуря брови и скаля зубы, пропитывая ненавистью каждую уставшую клеточку своего тела.

Так, как Клим возился со своим кораблем, мог возиться лишь очень любящий муж со своей беременной супругой. Сам вид развороченной второй палубы каким-то образом заставил его отрастить крылья, второе сердце и лишнюю пару рук. Он был готов не спать сутками, голодать неделями и дышать одним и тем же воздухом, лишь бы вдохнуть в Шесть-Три еще немного жизни. Чтобы воспитать в себе такое отношение к машине, Клим должен был не просто проработать на ней несколько десятилетий, но так же вложить в нее много своих сил, пропитать каждый ее болтик своей кровью и хотя бы раз поджечь ее термоядерное топливо жаром своего дыхания. Лишь после всего этого страх потерять плоды всех своих многолетних трудов начинал подстегивать человека раскаленными плетьми, не давая ему расслабиться. Возможно, Радэк сможет ощутить что-то подобное, когда пострадает Ноль-Девять, но сейчас он беспристрастно потел над чужим механизмом и горячо надеялся на то, что поломка найдется раньше, чем Клим своим рабочим ритмом доведет его до обморока.

— Время вышло, — прозвучал спасительный голос Штефана в шлемофонах, — Мы приближаемся к Кнопке, всем не приписанным к Шесть-Три разойтись по своим постам.

— Проклятье, — выдавил из себя Радэк сквозь зубы, — А я только-только настроился на работу.

— Мы проработали восемь часов и сорок пять минут, — прочитал Клим на своих часах, — Бывало и дольше, но лично мне уже страшно осточертело копаться в этом кустарном хламе.

— Мне тоже. Но знаешь, как говорят, когда ищешь иголочку в стогу сена, достаточно лишь прыгнуть в этот стог сена, и ты непременно ее найдешь.

— Вот как раз этого мы и пытаемся избежать, — напомнил Клим, сматывая провода мультиметра, — Будь это не главная магистраль, а какой-нибудь вторичный контур, я бы сразу на все наплевал и провел бы параллельный контур в обход поврежденного. Черт, почему все так сложно?

— Потому что мы уже в двух шагах от Нервы. Сложности часто случаются в самом конце и в самую последнюю минуту.

— Нет, — резко возразил Клим, — Сложности возникают гораздо раньше, просто мы их не вовремя замечаем. А в самом конце, в эту самую последнюю минуту мы их обычно исправляем, потому что иначе никак. Зуб даю, что мы найдем и исправим поломку, когда до Здоровяка останется не больше пары часов.

— Надеюсь, что ты не прав, — устало вздохнул Радэк, — Потому что в этом случае мы потратим на поиски еще двое суток.

План торможения включал в себя проход мультисостава сквозь две планеты, и Кнопка с легкостью стала бы третьей, если бы атмосфера с очень высоким альбедо не превратила эту планету в ледяного гиганта. Примерно восемьдесят два процента массы планеты находилось в твердом агрегатном состоянии, а почти все оставшиеся тринадцать процентов жидкости прятались под корой планеты при достаточно высоком давлении, чтобы отбить у бурильщиков всякое желание лично присутствовать при заборах глубинных кернов.

Маневр вокруг этой планеты был предельно простым — просто пролететь мимо, в нужный момент направив тягу поперечно курсу, чтобы как можно сильнее изогнуть траекторию вокруг этого гигантского ледяного шара. Чудес никто не ждал, но план торможения подразумевал, что космоплаватели будут ногтями и зубами выдирать из астероида каждый килограмм на метр в секунду, яростно доказывая Исааку Ньютону, что их астероид находится далеко не в состоянии покоя.

— Всем машинам доложить о готовности, — официальным тоном приказало радио.