Слабое звено

Кунцев Юрий

— Приготовьтесь, — отдал Ленар невыполнимую команду, и на главной приборной панели загорелся таймер, застывший на пяти секундах.

Отсчитывать эти пять секунд было абсолютно бесполезным занятием, но это могло хоть немного отвлечь от почти первобытного ужаса. Расчеты, проведенные на бумаге, уверяли, что все получится, но человек не был бы человеком, если бы доверял бумаге сильнее, чем своим животным инстинктам, и инстинкты кричали Вильме, что она должна бежать, но бежать было поздно еще три года назад. Бояться — это абсолютно нормально, уверяла она себя. Космос покоряет не тот, кто бесстрашен, а тот, кто умеет не поддаваться страху.

Мультисостав, наконец, достиг своей неизбежности, и таймер начал отсчет.

Пять.

По кораблю пронеслись стоны металла. Ремни безопасности поступили

не слишком безопасно, когда едва не раздавили Вильме грудную клетку. Ощущение, как корабль меняет скорость, было редким явлением, поскольку система контроля массы не позволяла кораблю окрасить переборки собственным экипажем при слишком высоком ускорении, однако в этот раз корабль не смог полностью погасить внутреннюю инерцию. Такое бывает при столкновениях, которые, в отличие от маршевой тяги, не зависят от Марвина, не поддаются его контролю, не предупреждают его о моменте времени и силе удара, из-за чего система контроля массы срабатывает с небольшим опозданием. Это опоздание было болезненным, но все же экипаж остался на своих местах, а не пролетел сквозь собственные ремни навстречу красочной смерти.

Четыре.

Мостик утонул в сигнале тревоги. Опять. Еще одно напоминание, что Марвина не готовили к таким обстоятельствам. Он лишь машина, которую программировали на поддержку судна в рабочем режиме, и если он почувствовал, что корабль с чем-то столкнулся, он рассудил своей машинной логикой, что корабль выбился из рабочего режима, и настал момент напомнить экипажу, что он делает что-то не так, но его никто не слушал даже при всей невозможности не слушать орущую во всю глотку сирену, которую было слышно даже тазовыми костями. Никто и не думал программировать машину на эмоции, но то, что творилось в данный момент на мостике, всем без исключения хотелось назвать машинной паникой.

Три.

Альберт Эйнштейн даже вообразить не мог, насколько сильно он был прав. Скорость течения времени напрямую зависит от положения наблюдателя. Вильма, будучи наблюдателем, находилась в центре событий, где вой сирены играл с гулом вылизывающих корпус потоков раскаленного водорода в игру «кто первый пустит экипажу кровь из ушей», и секунды издевательски медленно тянулись сгущенным молоком. Капитанский перст уже тянулся к кнопке «заткнуть сирену», но либо он тянулся слишком медленно, либо Вильме не терпелось слишком быстро. Ее глаза слегка выглянули из орбит, пока она провожала обезумевшим взглядом робкое движение руки, а затем весь мостик расплылся в слезах, выдавившихся из-под ее век, и она продолжила счет уже в уме.

Два.

Сирена замолчала, и звук, отдающийся неприятным зудом в тазовых костях, оказался вовсе не звуком, а отголоском припадка, в котором астероид тряс своими буксирами, словно листьями под водородным штормом, прошибая себе путь сквозь плотные слои газа. С физической точки зрения отношения пустоты к занятому объему у вакуума и водородной оболочки Стража разнились лишь на доли процента, но именно эти доли процента отправили деформационные элементы конструкции в лихорадочный пляс, словно судно было сделано из бумаги, дрожащей под дуновением ветра. Система контроля массы, наконец-то, окончательно привела воздействующие на мостик силы в равновесие, и Вильма попыталась расслабиться, но это было подобно попыткам расслабиться в стоматологическом кресле под жужжание бормашины, раздражающей нижнюю челюсть. Она искала, на что еще можно отвлечься, но мысли тянулись даже медленнее, чем время и оставшиеся километры до выхода из Стража.

Один.

Его не зря окрестили Стражем. Задолго до момента, как колония Нерва была официально основана, разведчики обнаружили, что как минимум три спутника Стража имеют состав, нехарактерный для Есениной системы. Откуда бы они не взялись, Страж смог поймать их в свой гравитационный колодец, не пустив их вглубь системы, и это были лишь те объекты, которые он не поглотил. Возможно, мультисостав в данный момент пролетал недалеко от огромного скопления обломков мертвых звезд и планет, нашедших свое состояние покоя на металлическом ядре газового гиганта. Именно такие загадки вселенной и решались зондированием исследовательскими снарядами, а пилотируемые аппараты крайне редко опускались до жидкого слоя, где не было

ни жизни, ни связи с внешним миром, ни перспектив.

Ноль.

Наступил один из редчайших моментов в ее жизни, когда она поняла, что не сможет больше сделать ни единого вдоха, если немедленно не понизит содержание крови в своей кофеносной системе.

Ради кофе стоило все это пережить.

Скафандры ВКД были устроены так, чтобы сдерживать у себя внутри атмосферное давление, не давая ему просочиться наружу, но они ни в коем случае не были рассчитаны на то, чтобы сдерживать давление извне, не давая ему превратить бедного космонавта в консервированный человеческий фарш. Внешнее давление, оказанное на буксиры при прохождении сквозь Страж, было очень большим с точки зрения конструктивных особенностей судна, и просто невероятным с точки зрения беззащитного человечка из мяса и костей, упакованного в герметичный костюм. Репульсионные поля не отменяли третьего закона Ньютона, а лишь заставили его акцентировать внешние силы на несущих двуквадровых балках, которые, теоретически, способны были пережить две-три ядерные войны. Тем самым металл смог выдержать нагрузку, но перепады внешнего давления грозили раздавить каждого, кто находился в негерметичной части корабля, а на Шесть-Три таковой являлась лишь первая палуба. От условий, несовместимых даже с самыми дерзкими человеческими фантазиями, ее отделял лишь лестничный пролет, запечатанный трехсантиметровой дюралевой заслонкой, усиленной ребрами жесткости из пятисантиметровой алюминиевой полосы, а когда двое техников закачали на первую палубу аргон под давлением в полтора Бара, у них закончилось воображение, и они больше не смогли придумать, чем еще им обезопасить свой центр управления. Проинспектировав их приготовления капитан Штефан Горак с неохотой отогнул кверху большой палец и отправился на мостик замещать Ильгиза, который в свою очередь был временно переведен на Ноль-Семь, замещать захворавшего оператора Виктора Чернявского.

Все то, что происходило на Шесть-Три, можно было описать любым словом, не являющимся синонимом к слову «порядок». При неполном экипаже и отсутствующем куске в корпусе работоспособная система контроля массы казалась каким-то предметом роскоши. Все делалось на коленке и как угодно, но не так, как должно было быть согласно изначальному дизайну. Шесть-Три все сильнее напоминал собой монстра Франкенштейна, и каждый раз, когда Штефан спрашивал, почему такая-то система зажигает аварийный сигнал, Клим ему не без издевки отвечал, что это, вероятно, из-за того, что Шесть-Три недавно попал в аварию, а Пинг добавлял воодушевляющее «просто заклей аварийный индикатор пластырем и забудь».

Так Шесть-Три и летел сквозь Страж. На пластыре.

К счастью, сами техники додумались прилепить себя к переборке комнаты отдыха вовсе не пластырем, а стяжными ремнями, чтобы от навалившихся перегрузок их не избил до смерти их собственный корабль. Пять секунд для них протянулись чуть дольше, чем для всех остальных — все эти пять секунд они были лишь пассажирами, от которых ничего не зависело и которым требовалось протерпеть еще целых десять дополнительных секунд затаенного дыхания, чтобы Штефан на мостике немного пришел в себя, сверился с приборами и передал им по радиосвязи:

— Мы проскочили.

Эта новость их не просто не успокоила. Они пропустили эту новость мимо ушей, когда свет несколько раз моргнул неисправным стробоскопом, на мгновения погружая двух космонавтов во тьму, из которой разноцветными глазками выглядывали индикаторы в гермошлемах, и выдергивая обратно на холодный неуверенный свет.

— Не к добру это, — прошептал Пинг, словно боясь звуком своего голоса испортить что-то еще.

Клим ответил ему озабоченным вздохом человека, которому до смерти надоело, что вокруг него все ломается вопреки тому, что он первоклассный инженер. В данном случае первоклассный инженер отличался от инженера средней руки тем, что первый сразу поймет, что все безнадежно, в то время как второй будет лелеять надежды, будто бы из куска копролита можно сделать кондитерское изделие. Тем не менее, обстоятельства вынуждали продолжать делать вид, будто этот труп с дыркой в груди размером с кулак сможет встать на ноги, стоит лишь наклеить ему пластырь. Полоса препятствий еще не закончилась.