Слабость сильного
Шрифт:
Собственной красоты Астеника не сознавала. В тех условиях, в каких текла ее жизнь, некому было научить ее ощущать себя женщиной и женщиной привлекательной: коровы едва ли различали людские лица, ученики воспринимали учительницу существом другого, взрослого мира, а деревенские парни, пытавшиеся приударить, искали в Асе справную хозяйку. Даже в штабе она прежде всего была сотрудником, винтиком слаженно работающего механизма, пусть важным, но все ж-таки не незаменимым, потому что незаменимых, как известно, нет. Да и важность ее была обусловлена знаниями, полученным ценой значительных трудов,
Она старалась изо всех сил: целиком сосредоточилась на переводе, выверяла каждое слово и подбирала ему наиболее точное определение с учетом контекста, в котором оно было произнесено. Никаких домыслов, никаких оттенков личного мнения, исключительно выхолощенная, четкая трансляция с одного языка на другой.
– За каждого нашего пленного мы готовы отдать двух ваших солдат, – предложил Крафт.
Судя по всему, именно он задавал тон на переговорах. Астеника на мгновение замешкалась – верно ли она расслышала – за одного арийца двоих? Затем повторила.
Удивилась не одна она.
– Вы готовы обменять офицера на двух рядовых? Это относится только к оберам или к унтерам тоже? – уточнил полковник Резов.
– У вас проблемы с переводом? – Крафт резко обернулся к Астенике.
Усилием воли девушка приказала себе не опускать глаза и не смущаться под требовательным взглядом арийца. Единственное, что она не могла себе приказать – не краснеть. Ася почувствовала, как румянец – не то от возмущения, не от непонятного жаркого стыда заливает ей шею и лицо.
– Проблем нет, – отвечала она. Голос не дрожал, и это тоже можно было считать достижением – Я перевожу дословно.
– Разве я упомянул офицеров? Уточните для ваших, что я имел ввиду абсолютно всех, в чьих жилах течет арийская кровь. Один наш солдат стоит двух, а по-хорошему и трех русских.
Предложение было неслыханной щедростью и одновременно – тонким оскорблением. Как здесь поступить? Смолчать? Или настаивать на равноценном обмене? Вот только стоят ли человеческие жизни ущемленного достоинства? Не лучше ли проглотить оскорбление и согласиться на предложенные, несомненно, выгодные условия? Если бы спросили Астенику, она бы ответила, что ради освобождения пленных можно потерпеть. Но ее не спрашивали, и к лучшему, потому что ни стратегом, ни тактиком девушка не была.
– И вы отводите войска от Юдольска, – неожиданно выдвинул еще одно условие Каменное Сердце.
– Мы размениваем людей или позиции? – разозлился Громов, когда Астеника повторила.
– Мы обговариваем условия, выгодные для обеих сторон.
– Решения по Юдольску не входят в мою компетенцию, вам это должно быть известно. Разве ваши шпионы даром едят свой хлеб?
– Именно потому, что наши шпионы не едят хлеб даром, я объективно оцениваю степень вашего влияния на ход военных действий. Готов поручиться, ваше мнение примут в расчет, коль скоро оно прозвучит.
– А если нет?
– Я согласен рискнуть.
– Полноте, я слишком старая лиса, чтобы купиться
– Мы и говорим о людях. Два к одному – выгодное соотношение.
– А чем выгодно предательство союзников?
– Всегда приходится чем-то жертвовать. Или кем-то. Что для вас важнее – сохранить лицо или человеческие жизни?
К концу переговоров, когда Громов и Крафт, после долгих препирательств, все-таки поставили под договором две одинаково размашистые подписи, Астеника чувствовала себя совершенно вымотанной. Ей казалось, что от начала встречи прошли целые сутки, а не какая-то там пара часов.
После подписания бумаг служащие гостиницы – все в черных смокингах, галстуках-бабочках и белоснежных перчатках, проводили участников встречи в ресторан, где по случаю заключения договора был устроен фуршет. Как и в зале переговоров, две делегации вновь расселись по разные стороны стола, на сей раз убранного белой накрахмаленной скатертью и уставленного деликатесами. Это казалось насмешкой: в стране, жители которой были вынуждены были отстаивать часовые очереди, чтобы купить самое необходимое, врагов угощали блюдами, большей половине которых Ася не знала даже названия.
С картошкой и солеными огурцами все было понятно; понятно было с селедкой, похожей на ту, что порой привозили к ним в сельпо в больших бочонках, но вот что за прозрачные ломтики белого и розового цвета ажурно выложены на тарелку и украшены веточками укропа? Что за странная масса в крохотных железных ковшиках – не то каша, не то густой кисель, запеченный до золотистой корочки? Сочные зеленые стебли какого растения уложены горкой? Ася могла бы поклясться, что у них в огороде такого не росло.
Вся посуда была белой, отделанной тонким выпуклым узором, с золотой каемкой по краю. В запотевших хрустальных графинах стыла тягучая прозрачная водка. В хрустальных вазах-горках россыпью лежали конфеты – сплошь шоколадные, в нарядных бумажных обертках. Арийцы ели чинно, используя нож и вилку, причем каждый раз – разные. Прежде Астеника и представить не могла, что существует столько столовых приборов! Дома она привыкла пользоваться одной ложкой, помогая себе куском хлеба, им же подбирала с тарелки остатки еды. В столице, как успела убедиться, ели иначе. Первое время девушка даже тренировалась с ножом и вилкой, которые так и норовили выскользнуть из рук. Чтобы не опозориться перед арийцами, Астеника ела немного и только блюда, казавшиеся ей знакомыми.
Она все думала о запрятанном в карман Любочкином блокноте. Девочки очень помогли ей сегодня – с нарядом, с прической и просто с добрыми напутствиями, а мама всегда учила платить за добро добром. Но просить врага об автографе казалось предательством по отношению ко всем, кто проливал кровь на передовой. В Асиной душе творился разлад, она то и дело поглядывала на Крафта, выгадывая момент, чтобы обратиться к нему с просьбой, но едва этот момент появлялся, будто прирастала к стулу. Оберст заметил интерес девушки и принялся отвечать ей не менее заинтересованными взглядами. «Его глаза схожи с январским небом, – некстати подумалось Астенике, – когда среди хмурых туч нет-нет да и мелькнет лазурь».