Сладкие папики
Шрифт:
Он был в надежных, умелых руках. Бригада ветеринаров и ассистентов принялась за работу, бережно выгружая его и поддерживая до самого лечебного кабинета.
Мы сели в приемной и выпили кофе, как в обычной больнице.
— Спасибо за это, — сказал я. — У меня ни хрена не было мыслей, что надо делать.
Дэвид вздохнул и сделал глоток кофе.
— Я знал, что она любит лошадь, Карл. Даже я знал это. И видеть ее на нем, как они ехали, перед падением. Она была невероятна.
— Она любит его. — Я улыбнулся. — И он любит ее.
— Я многого не знаю, — сказал он. — Мне так много нужно узнать. Нужно научиться.
—
— Харрисон Гейблс был случайным предположением. Из-за Верити. Я полагал, что Кэтти понравится такой приз.
— Ты все правильно понял.
— Мы пробудем здесь некоторое время, — сказал он. — Прежде чем узнаем какие-то новости. Ты можешь идти, а я останусь.
— Я уеду, как только смогу, но не раньше, чем выясню ситуацию с Самсоном. Она никогда не простит мне, если я приеду без ответов.
— Кто бы мог подумать, Карл. Какой поворот судьбы, что ты, в конце концов, полюбил мою дочь, навел мосты для грустного старика, который отдал бы все, чтобы узнать ее. И, наконец, что мы окажемся здесь, в ожидании спасения лошади.
— Жизнь странная штука, — согласился я.
Он повернулся ко мне с теплым взглядом.
— Еще одно одолжение для печального старика, Карл, будь так добр.
— Ты не такой уж печальный и не такой старый, Дэвид. Но валяй.
Он улыбнулся задумчивой улыбкой.
— Расскажи мне о ней. Расскажи мне о моей Кэтти. Расскажи мне о ее жизни, Карл, о важных вещах, о незначительных. Расскажи мне о том, что заставляет его улыбаться, о том, что заставляет тебя улыбаться. Расскажи мне, о чем она мечтает.
Я глубоко вздохнул и устроился в кресле, прислушиваясь к деловитой суете вокруг нас.
А потом рассказал Дэвиду о его дочери.
Глава 32
Кэтти
Слова, которые не хочет слышать ни один наездник. Перелом плато большеберцовой кости. Я имею в виду, я не дура. Я знала, что все плохо. Как только приземлилась, то сразу же услышала треск. Похожий на треск ломающейся ветки — самый сюрреалистический звук.
А потом была боль.
Так много боли.
И страх. Страх за меня, но главным образом за Самсона.
Мой бедный пушистый мальчик.
Меня доставили в какую-то шикарную больницу, любезно оплаченную моим отцом, и в кои-то веки я не стала спорить о том, чтобы принять от него что-то. Мне просто снова хотелось ходить, хотелось когда-нибудь вновь ездить верхом и, если это был мой лучший вариант, с радостью согласилась.
Меня продержали там больше недели. Первые дни были самыми тяжелыми. Я была прикована к постели и мучилась каждый раз, когда напрягался какой-нибудь мускул, каждый раз, когда ворочалась в полусне. Через три дня мне привезли инвалидное кресло, но садиться и вылезать из него стало настоящим испытанием, и все это ради того, чтобы Рик, Карл или мама катали меня туда и обратно по коридору. Однажды мы вышли на улицу, в маленький больничный садик, но мне не хотелось находиться там, не хотелось вдыхать запах травы или чувствовать дуновение ветерка на своем лице. Осознание того, что мой пушистый мальчик, скорее всего, заперт где-то, напуган и одинок,
Первые несколько дней я постоянно видела его во сне, представляла каждый раз, когда закрывала глаза. Снова и снова переживая те ужасные мгновения, жалея, что не потратила больше времени на подготовку, жалея, что была такой безрассудной, такой чертовски глупой.
Я задавала так много вопросов о том, где он, как у него дела.
Порванные сухожилия на правой передней ноге. Как поверхностные, так и глубокие сухожилия сгибателя. Они лечили его с помощью холодного компресса, поддерживая копыто с помощью опорных скоб. Остальное сделает отдых. Много отдыха.
Было сомнительно, что я когда-нибудь снова сяду на него верхом.
Это разрывало мое сердце на куски.
Вряд ли они того стоили — ни экскурсии на инвалидных колясках, ни визиты, на которых ежедневно настаивали Рик, Карл и мама, — но я заставляла себя улыбаться, говорить «спасибо», заставила себя идти дальше. Папа тоже зашел с цветами и большой яркой открыткой «выздоравливай скорее». Но это будет не скоро. Даже и близко нет.
Хирург подождал, пока опухоль спадет настолько, чтобы можно было оперировать, и тогда появились штифты, винты и большой рваный шрам на моей икре.
Я старалась не смотреть на него. Старалась не думать о нем. Старалась не позволить мраку поглотить меня.
Режим был напряженным, а дни были длинными. Физиотерапия на колене, лекарства от боли, сканирования, обследования, и консультации.
И вот, наконец, после самых долгих десяти дней моей жизни, меня отпустили домой.
Я заплакала, увидев, на что пошли Карл и Рик. Они вкатили меня внутрь с «та-да», и столовой больше не было, вместо нее на первом этаже была спальня. Они перенесли свою кровать — нашу кровать — с верхнего этажа и поставили комод для моих вещей. Они даже повесили несколько фотографий: я и они, я и Самсон, я и мама.
— Чтобы поднять тебе настроение, — сказал Рик. — Круто, да? Номер для восстановления Кэтти. Будут массажисты и коктейли... полный роскошный комплект…
— Вам не нужно было все это делать, — всхлипнула я, но Карл поцеловал меня в макушку.
— Мы хотели, Кэтти, мы оба этого хотели.
— Не думай, что мы не скучали по тебе, красотка, — сказал Рик. — Без тебя здесь так пусто. Похоже, ты нас здорово зацепила.
Я улыбнулась сквозь слезы.
— Ну да, вы меня тоже здорово зацепили.
Мы должны были быть осторожны. Мое положение между парнями больше не было безопасным, и я была перемещена на внешний край, в то время как они оба спали на некотором расстоянии, чтобы не задеть меня, но они тянулись пальцами, чтобы коснуться моих. Это было утешением. Они стали моим утешением.
Они стали для меня всем на свете, даже глазом не моргнув.
Вы даже не представляете, как много вы принимаете как должное, пока каждая мелочь не станет невыполнимой задачей. Встать с постели, одеться, сходить в туалет. Попить, принять душ, немного перекусить.