Слава богу, не убили
Шрифт:
Потом толкали Виталькину «Тойоту». Грязь из-под колес фонтаном, машина сидит плотно; Петрович чуть попыхтел, изговнялся: «Меняемся!» — орет. Виталь пристроился к собственному багажнику и вдруг сквозь завывания движка услышал крик. Глухой, но жуткий, нечленораздельный, на одной ноте. Это коммерс там кричал, внутри: «А-а-а-а!» Задохнется и опять: «А-а-а-а!» Как будто крышу ему на фиг сорвало. Виталь по жизни всяких воплей наслушался, но тут даже его слегка пробрало. Серега заметил: «Че там?» — «Да этот орет». — «Че он орет?» — «Просто: орет». Петрович вдруг выскакивает из-за руля, багажник открывает и давай этого кулаком — молотит, остановиться не может. Этотсразу заткнулся, потом стонать стал, а Петрович все гасит его, словно убить собрался. Может, и убил бы, не оттащи Виталь Серого.
Ладно, вытолкали, оба в дерьме и на нервах. Доперли, наконец, до Хретени. Давай разгружаться. У коммерса морда в мясо, дышит, как собака. Виталь его через край багажника перевалил, тот хлоп о землю. Вста-ать! Мычит что-то неразборчивое и не встает. Как бухой в дупелину. Виталь его ногой по ребрам, за шиворот дергает: «Стоять, сука!» Ни хера не хочет стоять, на машину заваливается. А Петрович, значит, девку выковыривает. Тот же номер: вообще никакая, словно костей у нее нет, и слова сказать не может. А Виталь сам нервный: «На хера, — спрашивает, — ты ее сюда притащил?» Петрович, с понтом так и задумано: «Этот, — говорит, — разговорчивей будет». — «Ну ладно, ну а потом че с ними делать? Они ж рожи наши видели!.. Собрали тут целую толпу — че, цех подпольный открывать будем, как чурки?..» Орут — то друг на друга, то на доходяг этих: «Стоять! Пошел! Сам! Ногами!»
Серега бабу просто на плечо взгромоздил и понес в дом, о косяк ее жопой припечатав. Виталь своего тоже кое-как довел, в большой комнате на стул свалил, браслеты за спинку перестегнул. «Слышишь меня, пидор? Хорошо слышишь? Это хорошо. Щас на вопросы отвечать будешь. Будешь? Правильно. Если тормозишь с ответами или натянуть нас пытаешься, мы те пальцы отрезаем. Или ей», — показал на девку, которую Серега на диван кинул. Видит: та на него пырится, вроде даже осмысленно, и боромочет что-то. Серый ей: «Че?!» — «Что вам надо, что вам надо?» — всхлипывает. Серый: «Молчать!» — и по харе ей. Она скрючилась на диване, руками закрылась. Тут коммерс включился: кто вы такие, что вы хотите; еле поймешь, че чавкает, беззубый. Виталь ему: «Тихо, блядво! Вопросы мы задаем!» Дал в ухо, на кухню пошел — рожу и руки помыть: весь в грязи, еще и в крови этого мудня перемазался. Ба-ля, рукомойник уродский, кол-хоз…
Умылся кое-как; ощущение — словно кирпичи весь день ворочал. Че он там делает?.. — подумал про Петровича, прислушавшись. А — этого чмыря из дома куда-то тащит. Шагнул к окну, посмотрел, как Серый пинком забивает чмыря в сарай.
Достал из-под стола банку, в которой булькнуло — хорошо, не все еще выжрали. Поискал глазами чистую емкость, не нашел, хватанул первый попавшийся стакан, наплескал, пролив. Хлебнул несколько раз от души, башкой помотал: уф-ф!.. Петрович подошел: «Дай!» И — винтом до дна.
— Давай, — говорит, отдышавшись, — козла колоть, пока теплый.
— А залупатся начнет? — прочавкал Виталь, затолкавший в пасть половину холодной вареной картошины (за неимением другого).
— На куски резать буду. И его, и суку.
— Бля, телефон сдыхает. И зарядку не взял… В крайнем доме — видел?
— В каком доме?
— Ну, как заезжаешь в поселок, справа, там в крайнем доме живут, эта, как ее, теть-Люся…
— Ну и че?
— А если эти орать будут? Тишина же кругом.
— Подпол есть?
— Есть… Ну бля, куда мы полезем с этим?..
— Да че ты ссышь! — Петрович быстро прошел в комнату, подхватил пыльный пульт, врубил затрещавший телевизор. Нетерпеливо задергал пальцем, увеличивая громкость.
«Какой ты хам, а! — шарахнул по ушам рыдающий девичий голос. — Выйди с моей комнаты! Выйди с моей комнаты!..» Коза, сидевшая на диване, вжавшаяся в угол, судорожно повернула голову к экрану. «…Ты почему мне перегораживаешь дорогу?!» — «Ну ладно, ну все, ну это, извини…» — «Не смей заходить в мою комнату без стука и перегораживать мне дорогу! Мне надо идти, а ты перегораживаешь!» — «Ну ладно, Оль, ну че ты…» — «Не смей ко мне подходить, не смей меня трогать, не смей перегораживать мне дорогу и заходить в мою комнату без стука, понятно тебе? Придурок какой же ты, Алекс, а!..»
Петрович размашисто вышел в сени, загремел чем-то. Эти двое завороженно таращились в древний «Самсунг». Серый вернулся с ящиком для инструментов, демонстративно обрушил его на пол рядом с коммерсом, распахнул. Коммерс что-то залопотал, Виталь не слышал из-за телека.
«…Ну что ж, Надюнь, сегодня у нас мужское голосование». — «Ну, Ксюха, ну как сказать… Впервые за долгое-долгое время, ну, я уже год на проекте, впервые, ну, я правда переживаю. Впервые за год пришел человек, с которым мне весело, к которому меня тянет, с которым мы собираемся строить отношения. Я предлагала подстраховать его, я говорила: давай пару объявим. Он говорит: Надь, я хочу пережить мужское голосование не благодаря тебе, а благодаря своим силам, а то получится, я прячусь за твой авторитет, ты давно на проекте…» — «Ну очень мужской поступок, я считаю, молодец!» — «Ну я правда, Ксюх, я переживаю, я давно так не переживала, со времен, когда Бобосов…» — «Прям влюбилась, что ли?!» — «Я не влюбилась, Ксюха, хи-хи… Ну, меня к нему тя-а-нет, мне с ним легко-о-о, у нас куча общих те-е-м, хи-хи, ну правда…» — «Ну вот ты сейчас почувствовала, наконец, второе дыхание? После всего, после Бобосова?» — «Ну да, Ксюха…» — «Ну здорово!..»
— Не на-да-а-а!!! — визг бабы заглушил телевизор, но Виталь дал ей в зубы, дотянулся до пульта и выжал звук до отказа.
«…Придурок! Это он вчера говорил?» — «Не говорил: я слышала, как вы орали». — «Что ты слышала?» — «Он целовал тебя в бедро». — «Еще раз до меня дотронется хоть пальцем, я его так!..» — «Да не плачь ты, Оля…» — «Он меня зажимает, я не могу ему ответить, потому что я слабая, не могу его оттолкнуть!» — «Да он из-за любви!» — «Он хам!» — «Да все, да не дотронется он больше, гы-гы…» — «Мне это неприятно, я девушка, как можно меня вот так зажимать?! Вот так?! Это неприятно, это противно, это раздражает, понимаешь?! Я говорю: убери руки, хватит, отойди от меня! А он еще больше меня зажимает!» — «Ты попробуй все методы, скажи ему так и сяк, да или нет. Скажи ему нет, раз и навсегда. Да или нет. Скажи ему конкретно: будешь или нет? Пошли его! Или вообще ничего ему не говори!..» — «…Подари Ольге ежика. Подари, ну че ты, она все время об этом говорит. Положи в коробку красивую с бантиком…» — «А сколько он стоит вообще?..» — «…Молодец, правильно, гы, по-мужски. Но я бы посильней ее зажал. Посильней! Вот так вот за волосы бы взял и ха! Гы! От меня бы не ушла! Вот так вот — ха!!!»
Вдруг в доме все смолкло — и некоторое время было одуряюще, обморочно тихо.
Загудели голоса, ахнула какая-то дверь. Ширкнули по двору шаги, щелкнул ключ, лязгнул замок. Кирилл уже стоял, держась рукой за занозистую стенку сарая. Свет заставил заморгать, но важняка он узнал сразу — тот торчал, расставив ноги, в проеме, придерживая дверную створку. Кириллу показалось, Шалагин бухой — или даже, скорее, на стимуляторах: встрепанный, вытаращенный, в красных пятнах. Они все стояли, смотрели друг на друга и молчали; затем следак решительно шагнул вперед, сгреб Кирилла за грудки, приложил спиной о спружинившую дощатую стену (клацнул черенок каких-то упавших грабель). С силой упер жесткое, металлическое ему снизу в подбородок. Пистолетный ствол. От «важняка» несло потом, перегаром, чем-то еще, полузнакомым и мерзким, он тяжело дышал, пучил глаза и вроде никак не мог решить: пристрелить Кирилла прямо сию секунду, забрызгавшись его мозгами, или погодить слегка.
— Рот откроешь — завалю на хер, понял?
Он нехотя отстранился, убрал пистолет, развернул Кирилла к выходу. Зажал его шею боковым захватом, зашипел в ухо, словно боялся, что услышат посторонние:
— Все уберешь, сука, ясно? Молча и быстро. Все вылижешь, чтоб ни пятнышка… Этого козла в багажник «бэхи» положишь. Понял? Пошел!.. — ткнул в зад коленом.
Во дворе Кирилл увидел Кабана — тот сидел, сгорбившись, спиной к нему на капоте серебристого «БМВ»: курил, судя по дыму. Медленно обернулся к Кириллу. Рожа у него была очумелая.