Сливово-лиловый
Шрифт:
— М-м-м, — мычу я, — нехорошие условия для длительных отношений с Анной.
— Это и не будет долговременными отношениями.
— Почему? Он ветреник?
— Понятия не имею. В любом случае, Анна обладает бесспорным талантом влюбляться в самых больших мудаков, поэтому, я предполагаю, что Алекс один из них.
— Почему она плакала?
— Потому что я высказал ей свое мнение. Потому что она в отчаянии. Потому что чувствует, что это снова всего лишь жаба, а не принц, которого она ждет. Я не понимаю, почему Анна связывается с парнем, который имеет наглость сказать матери-одиночке, что он не любит детей.
— Хм, с другой стороны, Роберт: почему он связывается
— Это же совершенно ясно. Он — мужчина, и хочет три вещи, и все три она дает ему. Все остальное вторично.
— Какие три вещи?
— Секс, еда и кровать, чтобы спать, о которой ему не надо самому ни заботиться, ни менять постельное белье.
— Он живет со своей мамой, верно?
— Верно.
— Не-е-е, это не сработает.
— Точно. И батя сразу понял это.
— Роберт, — тихо говорю я, — при всем моем уважении… Может быть, для Анны будет более полезно, если ты попытаешься поговорить с ней спокойно и разумно, как ты говоришь со мной прямо сейчас, и…
Я замолкаю, когда рука Роберта ложится мне на шею и нежно сжимает. Он направляет меня этой хваткой в такое положение, чтобы поцеловать меня.
— Ты права, — бормочет он мне в рот, прекратив поцелуй, — это было бы действительно лучше. Но когда дело доходит до Лотти и ее благополучия, мои глаза заволакивает кровавой пеленой. Она решила рожать этого ребенка, осознанно, понимая все последствия. И заставлять Лотти играть сейчас вторую скрипку, не давать ей физической близости, в которой она нуждается и ждет от своей матери, просто ради того, чтобы в воскресенье утром никто не мешал перепихнуться — просто недопустимо. Это действительно меня бесит. Тем более что девочка и так недостаточно получает от Анны. Анна с каждым годом все меньше и меньше заботится о ней. Лотти постоянно находится у бабушки с дедушкой — это для нее, конечно, не кошмар-и-ужас, а, даже наверняка, совсем наоборот, но все же. Лотти не должна отодвигаться в сторонку, чтобы Анна могла зарабатывать деньги, и она уж точно не будет отодвигаться в сторонку, чтобы Анна могла шляться и трахаться.
— Если она будет только сидеть дома, она не встретит принца.
— Верно. Но она ищет слишком усердно, тратя слишком много времени на жаб.
— Не мог бы ты все равно попытаться?
— Что? Не кричать на нее в следующий раз?
— Да.
— Хорошо. Я попытаюсь. Но ничего не могу обещать.
Глава 48
В субботу за завтраком Роберт рассказывает, как прошел разговор с Ингой. Не очень хорошо. У нее глубоко укоренившееся отвращение. Поэтому создавалось такое впечатление, что она вообще больше не верит ни единому слову Роберта. Но та, по крайней мере, попыталась и пришла на встречу. В конце концов, это хоть что-то, даже если Роберт думает, что это пустая трата времени.
— Может, тебе она больше поверит, — говорит он, задумчиво глядя на банку с вареньем.
— Не думаю. В любом случае, по ее мнению, я буду говорить только то, что ты вбил мне в голову. Я была бы удивлена, если бы она, с ее-то точкой зрения, считала, что у меня вообще есть свое собственное мнение.
— И ты снова права. Тогда ее никому не переубедить. Ну и как тебе перуанские фильмы с норвежскими субтитрами?
— Хорошо. Мне понравилось. Я все поняла. Иногда даже не нужны были субтитры. Образы говорили сами за себя.
— Но частенько образы бывают обманчивы, не так ли?
— Что ты имеешь в виду?
— Чисто кинематографически, я думаю о «Шестом чувстве». И, если говорить о нас, то образы также обманывают. На данный момент у Инги, видя наш с тобой образ, складывается впечатление,
— Потому что она слишком много сама себе придумывает.
— Да.
— Таким образом, у нас не только проблема с Мареком, но и с Ингой?
— Посмотрим, станет ли это действительно проблемой. Надеюсь, нет. Я апеллировал к ее профессионализму. Но не верю, что она когда-нибудь действительно поймет. Думаю, у нее был плохой опыт.
— Понимание — это необязательно, но было бы хорошо, хотя бы терпимость. Какой плохой опыт ты имеешь в виду? — спрашиваю я и кладу подбородок на руку.
— Она ничего не сказала, но сразу же встает в стойку, когда речь заходит о «садизме». Может быть, ее отец избивал ее мать. Или она однажды оказалась в насильственных отношениях. Я не знаю.
— Почему так много людей не могут увидеть разницу?
— Потому что удар — это удар, Аллегра. И любой, кого били раньше, будь то родители или ребята на школьном дворе, знает, насколько это больно. Не только физически, но и психологически. Большинству людей непонятно, как можно испытывать удовольствие от того, что тебя избивают. Просто потому что знают, как это может быть больно. Потому что изучали в школе, что раньше кнут использовался для непокорных рабов, и это было ужасное, мерзкое наказание. Потому что имеют точное представление о том, что такое пытки и с какой целью они используются. И в ванильном представлении я — мудак, который прежде, чем поехать в ближайший паб, чтобы набухаться, беспощадно бьет тебя, таскает по всей квартире и насилует, а по возвращении снова набрасывается. Люди неохотно меняют свое мнение о садистах. Инга это доходчиво показала. Она очень хотела донести до меня, вербально и невербально, что меня не боится. Потому что на самом деле боится.
— Она тебя боится?
— Да. И считает, что мое, признаю, порой паршивое настроение чистой воды агрессия, против которой ты вынуждена защищаться. Чтобы не стать жертвой — если уже ею не стала. Она абсолютно не понимает, что происходит в голове сабмиссивного человека.
— Ты объяснил это ей?
— Я пытался, но не думаю, что был услышан.
Я помешиваю кофе и глубоко вздыхаю. Теперь настала очередь рассказать о том, что заставило меня волноваться всю ночь. Когда я вернулась домой, Роберт уже спал, и у меня была возможность подумать над разговором. Мне никогда раньше не приходилось вести подобного. Потому что обычно мы идем куда-то вместе.
— Я встретила Дэвида на кинофестивале.
— Какого Дэвида? — спрашивает Роберт, поднимая бровь.
— Дэвид, который заигрывал со мной у бара. На дне рождения Сары.
— Ах, тот Дэвид. Я слушаю.
Роберт ободряюще улыбается мне, и я понимаю, что все его внимание теперь направлено на меня, что он пристально наблюдает за мной. Потому что хочет знать, солгу ли я.
— Мы коротко поговорили, а потом пошли в разные кинозалы. После фильма мы снова встретились в холле, и он хотел пригласить меня выпить. Я отказалась.
— Но это еще не все, не так ли? — спрашивает Роберт, расслаблено откидываясь назад.
— Да. Потом мы пошли в один кинозал, и он сел рядом со мной. Но он не прикасался ко мне. Мы беседовали только о фильме.
Я вспоминаю, как во время фильма касалась левой рукой кольца Роберта на указательном пальце правой, как крутила его. Чувствовала ментальные оковы, символизируемые кольцом. Оно напоминало мне о том, что я есть и что должна делать.
— А потом?
— Он хотел узнать мой номер телефона. Я не дала. Затем тот написал мне свой на листке бумаги. И еще раз спросил, не пойду ли я выпить с ним. Я снова отказала.