Сливово-лиловый
Шрифт:
— Потому что это невозможно понять.
— Так и есть. Для большинства людей. Вот почему мы и большинство других людей, которые так живут, делают это в своих домах, в условиях, гарантирующих, что никому из посторонних не будет доставлено беспокойство или что кто-то почувствует дискомфорт.
— Нет. Вы постоянно живете этим. Клаус здесь такой же гомосексуалист, как и дома. Это его предрасположенность. Точно так же, как предрасположенность, которая, как Вы утверждаете, есть у Вас и которой подвержена, как она предполагает, Аллегра.
— Я не предполагаю, она у меня есть. Я уверена.
Затем
— Угу. Аргумент, с которым тяжело поспорить. Но! Клаус не проявляет здесь свою сексуальность. Мы тоже нет.
«Наглая ложь», — думаю я, отчетливо представляя себя на коленях перед этим самым креслом.
— Да, вы проявляете.
Я испуганно вздрагиваю. Кто-то услышал наш кабинетный перепих?
— Аллегра ведет себя по отношению к Вам… иначе. Я не могу это описать, но это очень отчетливо.
— Ну, — улыбается Роберт, — Аллегра относится ко мне уважительно, вежливо и очень любезно. Разве не так положено в так называемых нормальных отношениях? Или обычно необходимо постоянно выцарапывать друг другу глаза? Я не в курсе, у меня никогда не было таких отношений.
— Любая нормальная женщина засунула бы Ваши пресловутые прихоти Вам куда подальше. Аллегра принимает это, и все поражены этим. Все.
— Мои «пресловутые прихоти»? — Роберт усмехается, а затем серьезно продолжает. — Один ноль в Вашу пользу. Да, она исполняет мои «прихоти» без комментариев. Потому что воспринимает меня и, к моему великому счастью, любит меня таким, какой я есть. Не вижу в этом ничего плохого. Это что-то, что других людей раздражает, беспокоит, вызывает отвращение? Что мы с моей женщиной относимся друг к другу уважительно на публике? И, пожалуйста, не обвиняйте меня в том, что я отношусь к Аллегре как монстр, за которого Вы меня держите. Это было бы большой ложью.
Я не могу сдержать улыбку. В животе начинают порхать бабочки. «Моя женщина». Ничего себе! Это звучит великолепно.
— Аллегра не Ваша женщина.
— Для меня она именно такова. Она женщина, она принадлежит мне. Моя женщина. Фрау Вайзер, Вы хотите попридираться к мелочам? Это не Ваша проблема. Ваша проблема в другом. А именно, неправильное представление о том, как живет Аллегра, и смутные домыслы о том, что происходит у нас дома.
— Это неправда.
— Неужели?
Взгляд Инги мечется туда-сюда между мной и Робертом. Она размышляет, и Роберт дает ей время на раздумья. Он аккуратно, но неумолимо, подталкивает ее в нужном ему направлении. Я восхищаюсь им за это его умение, потому что он мог бы просто использовать свой авторитет, свою позицию, чтобы четко и ясно заявить, что не потерпит подобного. Уважительный подход, дружелюбие, профессионализм. Любой, кто хочет «детский сад», должен работать в детском саду. Но он этого не делает. Пытается апеллировать к пониманию, толерантности, расширить ее горизонты. Хочет, чтобы после этого разговора она вышла с поднятой головой, но при этом продолжала делать то, что ему нужно.
— Да, Вы правы. Это правда, — соглашается Инга через несколько секунд, вскидывая руки вверх в приступе отчаяния.
— Хорошо. Спасибо за вашу честность. Забудьте все, что когда-либо читали или слышали об этом. Реальность
— Инга, не можем ли мы просто поставить точку и начать с нуля. Это возможно? Мы так живем. Это факт, и никто не изменит этого. Мы не делаем ничего противозаконного и не мешаем этим посторонним лицам. В отличие от Марека. И мне очень жаль, что ты была во все это втянута.
— Я подумаю об этом.
Все еще звучит холодно и пренебрежительно, от веселой, беззаботной Инги в этой комнате не осталось и следа.
— Фрау Вайзер, Вы хоть понимаете, что делаете с Аллегрой, когда относитесь к ней так, как все утро?
— Что Вы имеете в виду, господин Каспари?
Инга звучит агрессивно.
— Вы унижаете Аллегру. Совершенно неприемлемым способом. Пожалуйста, подумайте и об этом. Почему это должно считаться нормой, если Вы делаете это публично — хотя Аллегра попросила Вас прекратить. И почему для Вас неприемлемо, когда я делаю это в частной атмосфере, хотя у меня есть неоспоримое разрешение Аллегры делать это?
Я вижу, что это попало в самую точку. Инга выглядит так, будто он дал ей пощечину. И ей становится стыдно за свое поведение.
— Спасибо за Ваше понимание. И спасибо, что подумаете об этом, — говорит Роберт, давая этим понять, что мы обе свободны.
— Кофе? — спрашиваю я, когда мы оказываемся перед кабинетом Роберта в коридоре.
— Непременно.
***
Кухня пуста, и мы садимся. Инга задумчиво смотрит на меня, и я стараюсь ответить как можно более открытым и дружелюбным взглядом.
— Почему он так сильно тебя ненавидит? — спрашивает она через некоторое время, помешивая кофе.
— Кто? Марек?
— Да.
— Ох, это длинная история. Главным образом, думаю потому, что он обломался на мне, ведь никогда не мог безгранично царить в моей голове. Этого он мне простить не может. Возможно, чувствует, что потратил впустую свою жизнь со мной. Я точно не знаю. Мареку не хватает некоторых очень положительных черт, которые есть у Роберта.
— Роберт имеет доступ к твоей голове?
— Да, к моей голове, моему сердцу, моей душе. Роберт знает, что я чувствую, еще прежде, чем я сама ощущаю, что со мной будет, понимаешь?
— Звучит как родственная душа.
— Это так. В каком-то роде.
Инга молчит, попивая кофе маленькими глотками.
— Много ли людей знают, как ты живешь?
— Нет. Моя мама и моя лучшая подруга знают, пара, с которой мы дружим и которая также… ну ты понимаешь… живут также. Мои бывшие парни и бывшие подруги Роберта. Несколько человек еще знают об этом, и некоторые, вероятно, подозревают. Мы не посещаем «Сцену», поэтому количество тех, кто об этом знает, очень ограничено.
— Семья Роберта не знает?
— Нет, не думаю. Это не то, что вот так просто можно мимоходом упомянуть за воскресным обедом, не так ли?
Я улыбаюсь Инге, и она улыбается в ответ.
— Я все еще считаю это отвратительным.
— Это нормально. Я тоже многое считаю отвратительным, но это существует.
Инга встает и идет к двери.
— Прости, — говорит она, кладя руку на дверную ручку. — Я просто… в шоке и…
— Не переживай, Инга. Просто выбрось из головы. Мы должны ладить здесь на работе. Дома ты живешь своей жизнью, я — своей.