Сломанная тень
Шрифт:
– Не болтай дурного о родителях, – строго сказала Катерина. – Они тебе добра…
– Добра? Чтоб я объедками питался? Чтоб спал на холодном полу? Чтоб всякие Дуньки меня били? Да кабы не Филипп Остапович, я бы руки на себя наложил!
– Господи! Прости дитя неразумное, – запричитала Катерина.
– Только Остапыч и защищает! Он один и любит! Евоный сынок помер, вот меня и голубит. А твой Данилка его дураком!..
Данила уже остыл, расчувствовался и потому ответил почти миролюбиво:
– Я в сердцах назвал… Потому что с Остапычем твоим не согласен! Не прав он! Это ж надо! Такие мысли тебе в башку впихивать! Ну, сбежишь ты, а дальше? – Данила корил себя за то, что сорвался. Рукоприкладством здесь ничего не поправишь! Ключик надо к пацану подобрать, вразумить, удержать от глупости. – Что дальше-то будешь делать? По лесам скитаться? Проезжих грабить?
– Нет! Я в Сечь рвану! К казакам! Москали клятые народ закабалили, а теперь и за веру нашу православную принялись, поганят ее хуже ляхов!
Катерина где стояла, там и села. У Данилы отвисла челюсть. Пантелейка, не обращая на них внимания, продолжал:
– Одни казаки крещеный мир спасают! И я хочу с ними! Научусь там на коне скакать, из ружья стрелять, головы саблей рубить!
– А эта Сечь… Далеко она? – испуганно поинтересовалась Катерина.
– Далеко!
– Слава богу!
– На Днепре, за какими-то порогами. Я и сам точно не знаю.
– А как доберешься?
– Так не один я, с Остапычем побегу! По весне… Снежок сойдет, и махнем.
Данила ушам своим не верил! Ну и фрукт у Лаевских двери отворяет! От такого, по-хорошему, все бы двери понадежней запереть!
– А зачем весны ждать? – вкрадчиво спросил Данила. – Прямо щас и беги! Али простудиться боишься?
– Да я бы с радостью! Хоть завтра! У Остапыча здесь дела кой-какие, он пока не может…
– Знаешь, что я тебе скажу…
– Данила! – Катерина вскочила, попыталась встать между мужем и Пантелейкой.
– Сиди, милая, не бойся! – слуга ласково погладил супругу по плечу. – Заруби себе на носу! Нету никакой Сечи! Лет пятьдесят уже, как нету! Как турок из Крыма выгнали, так заодно и с казаками твоими покончили.
Пантелейка захлопал ресницами. А потом тихо произнес:
– Врешь!
– Не смей тыкать старшим! – одернул юнца Данила. Пантелейка секунду подумал, а потом выдохнул:
– Врете!
– Нет, дорогой, не вру! Святой истинный крест! – Данила повернулся к иконам, медленно перекрестился и сотворил низкий поклон. – Дядька мой солдатом потемкинским был. Поначалу в Крыму они с казаками бок о бок сражались, без них и турок бы не одолели. Но вот потом… Законы у казаков были свои, командиров себе выбирали сами – в общем, что хотели, то и делали. Государыня-императрица поглядела-поглядела на такое безобразие, да и велела казаков изничтожить. Подошли войска, окружили и вместе с крепостями ихними сожгли.
– Ой! – Катерина тоже перекрестилась.
– А кто уцелел, тех помещикам раздали.
Пантелейка долго молчал, обдумывая услышанное, потом вдруг встрепенулся, глаза на миг вспыхнули:
– Но ведь Остапыч тоже божился!
– Так, может, не знает? – нашелся Данила.
– Он все знает! Везде был! Знаете, сколько воевал? И с французами, и с турками, и с персами!
– И ранен был?
– Не раз!
– А контузии?
– И контузии были!
– Во! Из-за них и позабыл! При контузиях память отшибает! Отец Дениски Угарова – тот тоже с контузией вернулся – один день жену узнавал, а на другой нет. Пожил пару лет и помер.
– А ты… То есть вы, – быстро поправился Пантелейка, – нашего Угарова знаете?
– И вашего Тучина знаю! Я, брат, сам из крепостных. Служил Тучиным верой и правдой, за барчуком с самых пеленок ходил. За то и наградил! Как вырос Александр Владимирович, так мне вольную и выдал!
– Как же! Выдал! Клещами из него тянули! – поправила мужа Катерина. – Кабы не моя Лизавета Петровна…
Чуть не припечатал благоверную Данила! Так он ловко на нужный разговор вывернул, оставалось лишь заметить, что и Пантелейке надо не за страх, а за совесть служить. Тогда и его рано ли, поздно ли освободят! И вот, здрасте…
Пантелейка неожиданной поддержкой воспользовался:
– Ага! Противный этот Тучин! Ни здравствуй, ни до свидания. На нас, на слуг, как на мебель глядит.
– Это все потому, что художник! – вступился за Тучина Данила. – О картинах своих думает. Оттого и не здоровается. И накричать может, если помешаешь.
– Картины рисует? – изумился Пантелейка.
– Ну да!
Лицо Пантелейки выразило крайнее удивление. Пухлая нижняя губа вывернулась наружу, а пушистые ресницы быстро-быстро захлопали:
– Я тогда тоже художник!
– Ты что, рисовать умеешь?
– Было б чем! В деревне – больше угольком на печке. Батька ругался. Может, оттого и сплавил, что печку белить надоело. А Филипп Остапович мне карандашей купил. И красок, акварель называется. У меня и альбом есть. Будете в гостях – покажу.
– А ну-ка, – Данила сходил в кабинет Ильи Андреевича и принес оттуда лист бумаги и тонко отточенный карандаш, – рисуй!
– А что?
– А хоть меня!
– Запросто!
Пантелейка легкими штрихами за пять минут набросал портрет – сидит Данила за самоваром и прихлебывает чай из блюдечка.
– Здорово! Молодец! – похвалила Катерина, когда мальчик закончил и протянул листок.
– И вправду молодец! – восхитился Данила. – Тебе не к казакам надо, а в Академию художеств.
– Зачем?
– Учиться! У тебя талант! А выучишься, станешь художником – сам себя выкупишь. Хорошие художники зарабатывают много!
– Да? – вспыхнули глаза Пантелейки. – Больше разносчиков?
Нравилась ему эта работенка. Ходишь везде, и еда всегда при тебе!
– Сравнил! Больше доктора!