Слово арата
Шрифт:
Лишь недавно избавился от непосильной работы на тоджинских баев мой брат Шомукай. Слишком поздно! Долгие годы унижения, голода повлияли на его рассудок. Не зря говорят в народе: «Секира ранит тело, несправедливость калечит душу». Шомукаю уже за сорок, а ведет он себя как подросток. Дичится людей, никого ни о чем не просит, неохотно отвечает на вопросы. Зато Пежендей стал активистом. Его избрали в сумонный хурал. Люди любят его и шутливо зовут «наш саит».
Возле избушки Албанчи народу становилось все больше и больше. Пожалуй, все жители собрались здесь. Гости приходили не с пустыми
А люди все шли и шли.
Вопросы, вопросы, вопросы…
— Говорят, есть летающая лодка. Сядешь, говорят, в нее и поднимет она тебя, словно коршун суслика. Это правда ли, сынок? — хрипловато спрашивал кузнец Кыдат.
— Сам не летал, но издали видел. Есть такие лодки. Самолетами их называют.
— А правда, что все у русских общее?
— Они для работы, как в Сарыг-Сапе, вместе собираются?
— Верно?
Вопросы, вопросы, вопросы…
…Назад, в Кызыл, я возвращаюсь через Усть-Терзиг по Каа-Хему на лодке.
Глава 8
Оттук-Даш
Не успел я прийти на работу, как Данчай-оол вызвал к себе.
— Ступай к ЦК. Ищут тебя. — Он усмехнулся. — Только назначили, а уже потребовали. Неспроста!
Пюльчун, действительно, спрашивал обо мне несколько раз.
— Ты очень нужен. Есть важное дело. Садись.
От усмешки Данчай-оола что-то тревожное осталось на сердце. Что случилось? Зачем я вдруг понадобился?
— В хошунах сейчас идут собрания. Защищая дело класса, мы ломаем крылья феодалам, разносим их в пух и прах! Вот такое собрание скоро состоится в Шагонаре. Поедешь с группой товарищей от ЦК. Санча с тобой будет — секретарь Цекомола, и Богданов, советник.
— А наши обязанности тарга?
— Сами сообразите. Если кто собьется, вернете в нужную колею.
— Значит, там видно будет?
— Вот-вот. Верно говоришь: там видно будет! Важно правильно разъяснять аратам наши задачи. Но разъяснять, понимая, о чем говоришь. Если сам не понимаешь, а хочешь показаться знающим, — это хуже всего. Тогда уж совсем ничего не говори. Повторяю: главная задача — чтобы араты знали нашу линию, выходили на правильный путь. Ясно?
— Ясно, — бодро сказал я.
Чтобы скорее добраться до Шагонара, мы сели на «черную быструю» министерства иностранных дел со старым знакомым Дажи за рулем. Останавливались десятки раз, то ремонтируя, то просто подталкивая машину. И все-таки отмахали семьдесят пять километров и каким-то чудом приехали в Оттук-Даш.
Красивы просторы Оттук-Даша. Ароматом семидесяти трав напоены его луга. Просторны его долины.
В старое время эти места пользовались печальной известностью. Сюда съезжались чиновники-тужуметы со всей Тувы, здесь судили бедных аратов. Сколько невинных было изувечено здесь шаагаями, манзы и другими орудиями пыток! Скольких «засудили» насмерть!,. Не сосчитать. Об этих судилищах даже песня есть:
В годы революции и национально-освободительного движения аратов Оттук-Даш стал местом решающих схваток партизан с карателями. Отряды Экендея наголову разбили здесь войско китайского генерала Ян Шичао, которого позвали себе на помощь феодалы Тувы.
Я много слышал о сражениях под Оттук-Дашем. Каратели пытались хитростью заманить партизанского командира в свой стан, обмануть его мнимым миролюбием и захватить Хем-Белдир. Экендей не полез в ловушку. Он принял неравный бой с противником и разгромил карателей. Ян Шичао удрал в западные хошуны и не пытался больше хвастать, что сотрет в муку «этих красных».
Пока я мысленно погружался в прошлое, Дажи досыта напоил «черную птицу» и снова был готов укрощать ее строптивый нрав.
Машина побежала на удивление резво, не обнаруживая никаких намерений остановиться. Так, глотая пыль и расстояние, мы нагнали двух всадников. Араты какое-то время скакали вровень с нами, но коням нелегко было нести на себе, кроме седоков, груз плотно набитых переметных сум, а страх от железного чудища, с громом мчащегося за ними, лишал их последних сил.
Санча безудержно хохотал и кричал:
— Скорей, скорей, ребята!.. Друг Дажи! Нажми еще!
Всадников обойти не удавалось — они рвались вперед, будто ловили арканом необъезженный молодняк, припав к шеям перепуганных лошадок.
— Скорей, скорей! — сердито орал Санча. — Стыдно будет, если кони опередят… Я тебе дам, окаянный!
Крутя изо всех сил баранку, нажимая на педали, Дажи по примеру всадников наклонился вперед, будто это могло помочь «черной быстрой» мчаться скорее.
Машина перегнала одного верхового. Из его торока вылетела дорожная чаша и еще какая-то утварь.
Санча зашелся в хохоте, показывая пальцем в сторону арата.
— Нажми! Еще!..
Я не выдержал:
— Зачем потешаться над людьми? Пусть мирно едут своей дорогой… Оборвутся подпруги, споткнутся лошади с перепугу — люди же изувечатся.
Санча рассердился. Рябое лицо его налилось кровью, как шея косули.
— Тебе-то какое дело? Учи меня! Ты еще черт знает кто, а я секретарь ЦК молодежи!
— Потому и говорю вам! Был бы на вашем месте темный парень — другое дело. А вас выдвинули хорошее делать людям, а не смеяться над ними.
Санча нахмурил брови, прикусил губу.
— Прав он. Чего тут попусту обижаться? — поддержал меня Богданов.
Дажи чуть сбавил скорость.
В Шагонар мы приехали к вечеру и остановились у знакомых шофера. Санча не остался здесь ночевать — исчез куда-то…
Я встал на рассвете, Богданов еще спал. Будить его не захотелось, и я один пошел в хошунный комитет.
На возвышенной окраине Шагонара было разбито около пятидесяти черных и белых юрт. Посредине стоял небольшой домик без крыши, возле которого толкались люди. Рядом, в сырой низинке, пылали костры, над которыми исходили паром десятки чугунных чанов. Вокруг резали откормленных жирных волов. Тут же разделывали туши, валили мясо в чаны, жарили на вертелах. Со всего поселка сбежались собаки и грызлись из-за кишок и требухи.