Шрифт:
Слово о гордости
– Деревья наступают.
Если схватиться за голос, как за нить, можно выбраться даже из самого темного сна.
– Деревья наступают, – повторил Герке. – Сегодня утром я увидел их с Иглы.
Наша крепость – это корабль, потерявшийся на суше, наша смотровая башня – это Игла, заставляющая небо кровоточить каждый вечер.
Я открыла глаза, стряхивая с ладоней его голос. Настораживало, что в последнее время мне все чаще требовался звук и память, чтобы вернуться.
– Есть вероятность, что они пройдут мимо, – Герке истолковал мое молчание по-своему.
Оно, это молчание, выводило его из себя, хотя все прекрасно знали, что младшая Койне не любит говорить.
А деревья наступают... Все отрепетировано за долгие-долгие годы, каждый знает свое место и свое дело, но нужно сказать...
– Я доложу отцу.
Известно, что Ардан Койне не хочет видеть никого, кроме своей дочери. Ардан Койне жесток, его ум изворотлив, а нрав горд. Никому не верит Хранитель Койне-Хенн, кроме собственной наследницы, которая и передает его слова. Под страхом смерти запрещено пытаться открыть дверь в его покои! Дочь даже заменяет ему слуг, убирая отцовские комнаты и тронный зал, принося еду...
Никто не видел Ардана уже пять лет и поговаривали даже, что Хранитель давно безумен, однако его решения всегда оказывались верны. И дочь, жестокая, как и отец, сурово карала усомнившихся в его правоте... Триста Койне. Я.
– Его слова будут теми же, верно? – кусая губы, спросил Герке. Герке, помощник, одногодка, друг детства, он мог себе позволить простой разговор с наследницей. – Он всегда говорит одно и то же, когда слышит о деревьях. Ты можешь приказать, и все послушают тебя, как Хранителя, Триста.
Я сама загнала себя в ловушку.
– У города не может быть двух Хранителей. Ты сомневаешься в здравомыслии моего отца, Герке? – резко поднявшись с кресла, я закуталась в шаль. – Отвечай.
– Нет! Но точно так же я не сомневаюсь в тебе...
Теперь во мне не сомневаются. Теперь мне верят. Хранительница Слов Ардана – так говорят люди.
Только вот поздно. Я сама заперла клетку и уничтожила все ключи. Если раскроется обман, помощники прикажут меня казнить – и тогда уже послушают их. И будут правы.
Поэтому я сниму с пояса ключи, распахну двери в тронный зал и скажу «Здравствуй, отец», чтобы он сразу услышал мой голос и не вздумал метнуть копье, встречая незваного гостя. И лишь потом запру двери и отдерну тяжелую темную штору. Отец не хочет никого видеть – а значит, и не увидит, даже случайно, даже воинов, стерегущих его покой.
– Здравствуй, отец.
Герке прав. Когда к городу подбираются деревья, решение может быть только одно, потому я и покинула отца очень быстро. Вечером нужно будет принести ему ужин и побеседовать немного, а пока что необходимо отдать приказ и проверить его исполнение.
Деревья двигаются медленно, и это спасает нас раз за разом – мы замечаем их и готовимся к бою. По расчетам Герке, ночью будет ясно наверняка, решили деревья напасть или ищут другую цель, хотя последнее маловероятно. Наши шахтеры каждый день спускаются под землю, добывая улу – кристаллы, дающие жизнь. Больше всего улы скапливается на корнях деревьев, добытчики подбираются к ним, спящим великанам, и соскабливают кристаллы широкими ножами, а потом приносят в заплечных мешках души для наших пушек. А дерево, лишенное жизненной силы, умирает. Неудивительно, что живые деревья в обиде на нас. Когда ула образуется на их корнях, они просыпаются потерянными детьми, чьих родителей и родственников убили коварные люди, и, конечно же, идут мстить.
Шахтеры, вернувшиеся из подземелий, радовались возможному нападению. Ула дает жизнь, но не бессмертие, и жизнь сражается против жизни! Наше оружие, заряженное улой, способно уничтожить шагающие деревья, а с их корней можно будет собрать кристаллы – те, что еще молодые, отправятся в мастерские, старые достанутся лекарям. А значит, шахтерам еще долго можно будет не возвращаться под землю, во владения альвов.
Покинув замок, я спустилась к стенам, мимо низких домов, сделала знак спустить лебедку и, еще не добравшись до верха, спросила, все ли в порядке.
Хранитель – не царь и не князь, хозяин земли, но не природы, людей, но не их разума. Никто не стал бы падать перед Арданом на колени, а потому люди всего лишь на короткий, неуловимый миг склоняли головы и улыбались – кто едва заметно, кто открыто. Чужаки, забредшие в Койне-Хенн, удивлялись: им казалось, что я общаюсь с подданными мысленно. Просто церемониальные фразы, лишенные смысла, неизвестны нам, а каждодневные дела слишком хорошо знакомы каждому. И каждый понимает, что от подготовки, от ежедневно вырабатываемой привычки, зависит очень, очень многое.
Поэтому Сахо, начальник сторожей и помощник, лишь поднес мне пушку и кивнул в сторону троих своих парней, копающихся в мешке с обработанной улой. Кристалл, который подошел одной пушке, мог не подойти другой точно такой же, и искать нужный камень иногда приходилось очень долго.
– Только три кристалла износились? – не поверила я.
– Еще четверо ребят нашли свои камни сразу же.
Оружие в моих руках было мертво. Ула рассыпалась пылью, оставив пустым гнездо. Сахо любил меня проверять с тех пор, как я впервые выбрала кристалл. Усмехнувшись и опустив пушку, я оперлась на нее и недолгое время разглядывала мешок с улой, вернее, то, что было мне видно между спинами воинов.
– Ты! – остановила я одного из них. – Не бросай камень, дай мне.
Сотня маленьких невидимых игл окружает улу. Шахтеры всегда надевают толстые перчатки, а обработчика улы часто можно узнать по обожженным ладоням. Вставленный в гнездо кристалл сначала замерцал робко, ветвистыми молниями беззвучно разбежались алые дорожки в глубине, а потом засветился ясно и ровно. Ула... Жизнь.
Держать наши пушки удобнее на плече, а чтобы не завалиться на спину после выстрела, лучше опуститься на колено. Хотя самые сильные, конечно, могут с ними управиться в любом положении. Сахо вот – он может.