Шрифт:
Слово о гордости
– Деревья наступают.
Если схватиться за голос, как за нить, можно выбраться даже из самого темного сна.
– Деревья наступают, – повторил Герке. – Сегодня утром я увидел их с Иглы.
Наша крепость – это корабль, потерявшийся на суше, наша смотровая башня – это Игла, заставляющая небо кровоточить каждый вечер.
Я открыла глаза, стряхивая с ладоней его голос. Настораживало, что в последнее время мне все чаще требовался звук и память, чтобы вернуться.
–
Оно, это молчание, выводило его из себя, хотя все прекрасно знали, что младшая Койне не любит говорить.
А деревья наступают... Все отрепетировано за долгие-долгие годы, каждый знает свое место и свое дело, но нужно сказать...
– Я доложу отцу.
Известно, что Ардан Койне не хочет видеть никого, кроме своей дочери. Ардан Койне жесток, его ум изворотлив, а нрав горд. Никому не верит Хранитель Койне-Хенн, кроме собственной наследницы, которая и передает его слова. Под страхом смерти запрещено пытаться открыть дверь в его покои! Дочь даже заменяет ему слуг, убирая отцовские комнаты и тронный зал, принося еду...
Никто не видел Ардана уже пять лет и поговаривали даже, что Хранитель давно безумен, однако его решения всегда оказывались верны. И дочь, жестокая, как и отец, сурово карала усомнившихся в его правоте... Триста Койне. Я.
– Его слова будут теми же, верно? – кусая губы, спросил Герке. Герке, помощник, одногодка, друг детства, он мог себе позволить простой разговор с наследницей. – Он всегда говорит одно и то же, когда слышит о деревьях. Ты можешь приказать, и все послушают тебя, как Хранителя, Триста.
Я сама загнала себя в ловушку.
– У города не может быть двух Хранителей. Ты сомневаешься в здравомыслии моего отца, Герке? – резко поднявшись с кресла, я закуталась в шаль. – Отвечай.
– Нет! Но точно так же я не сомневаюсь в тебе...
Теперь во мне не сомневаются. Теперь мне верят. Хранительница Слов Ардана – так говорят люди.
Только вот поздно. Я сама заперла клетку и уничтожила все ключи. Если раскроется обман, помощники прикажут меня казнить – и тогда уже послушают их. И будут правы.
Поэтому я сниму с пояса ключи, распахну двери в тронный зал и скажу «Здравствуй, отец», чтобы он сразу услышал мой голос и не вздумал метнуть копье, встречая незваного гостя. И лишь потом запру двери и отдерну тяжелую темную штору. Отец не хочет никого видеть – а значит, и не увидит, даже случайно, даже воинов, стерегущих его покой.
– Здравствуй, отец.
Герке прав. Когда к городу подбираются деревья, решение может быть только одно, потому я и покинула отца очень быстро. Вечером нужно будет принести ему ужин и побеседовать немного, а пока что необходимо отдать приказ и проверить его исполнение.
Деревья двигаются медленно, и это спасает нас раз за разом – мы замечаем их и готовимся к бою. По расчетам Герке, ночью будет ясно наверняка, решили деревья напасть или ищут другую цель, хотя последнее маловероятно. Наши шахтеры каждый день спускаются
Шахтеры, вернувшиеся из подземелий, радовались возможному нападению. Ула дает жизнь, но не бессмертие, и жизнь сражается против жизни! Наше оружие, заряженное улой, способно уничтожить шагающие деревья, а с их корней можно будет собрать кристаллы – те, что еще молодые, отправятся в мастерские, старые достанутся лекарям. А значит, шахтерам еще долго можно будет не возвращаться под землю, во владения альвов.
Покинув замок, я спустилась к стенам, мимо низких домов, сделала знак спустить лебедку и, еще не добравшись до верха, спросила, все ли в порядке.
Хранитель – не царь и не князь, хозяин земли, но не природы, людей, но не их разума. Никто не стал бы падать перед Арданом на колени, а потому люди всего лишь на короткий, неуловимый миг склоняли головы и улыбались – кто едва заметно, кто открыто. Чужаки, забредшие в Койне-Хенн, удивлялись: им казалось, что я общаюсь с подданными мысленно. Просто церемониальные фразы, лишенные смысла, неизвестны нам, а каждодневные дела слишком хорошо знакомы каждому. И каждый понимает, что от подготовки, от ежедневно вырабатываемой привычки, зависит очень, очень многое.
Поэтому Сахо, начальник сторожей и помощник, лишь поднес мне пушку и кивнул в сторону троих своих парней, копающихся в мешке с обработанной улой. Кристалл, который подошел одной пушке, мог не подойти другой точно такой же, и искать нужный камень иногда приходилось очень долго.
– Только три кристалла износились? – не поверила я.
– Еще четверо ребят нашли свои камни сразу же.
Оружие в моих руках было мертво. Ула рассыпалась пылью, оставив пустым гнездо. Сахо любил меня проверять с тех пор, как я впервые выбрала кристалл. Усмехнувшись и опустив пушку, я оперлась на нее и недолгое время разглядывала мешок с улой, вернее, то, что было мне видно между спинами воинов.
– Ты! – остановила я одного из них. – Не бросай камень, дай мне.
Сотня маленьких невидимых игл окружает улу. Шахтеры всегда надевают толстые перчатки, а обработчика улы часто можно узнать по обожженным ладоням. Вставленный в гнездо кристалл сначала замерцал робко, ветвистыми молниями беззвучно разбежались алые дорожки в глубине, а потом засветился ясно и ровно. Ула... Жизнь.
Держать наши пушки удобнее на плече, а чтобы не завалиться на спину после выстрела, лучше опуститься на колено. Хотя самые сильные, конечно, могут с ними управиться в любом положении. Сахо вот – он может.