Слово о гордости
Шрифт:
– Триста.
Впервые мне не хотелось выбираться из сна.
– Триста. Деревья идут на нас.
Герке стоял в дверях, в трех шагах от постели.
– Я слышу. Сейчас приду.
Он не мог не заметить перемены. Только сказал не совсем то, что я ожидала услышать.
– Ты казалась такой счастливой. Ты...
– Я видела сон, Герке. Счастливый сон.
– Значит, все будет хорошо, – он улыбнулся и, на миг склонив голову, ушел.
А я переоделась в привычное темное платье, закуталась в шаль и скоро уже стояла на стенах
– Взяла бы ты меч, Триста, – тихо сказал Сахо.
– Меч принадлежит Хранителю. А мой отец слишком сильно уверен в вас, чтобы следить за боем.
– А ты совсем не обязана присутствовать, – возразил командир. – Но все же ты здесь.
– Мне больше по душе пушки, – усмехнулась я. Ни одно слово в ту ночь не могло заставить меня растеряться.
– Первый выстрел – твой, – согласился Сахо.
Деревья подходили медленно, угрожающе растопырив ветви, перебирая узловатыми корнями, на которых алым светилась ула.
Койне-Хенн стоит на особом месте. Наши шахты находятся за городскими стенами, потому что из-за деревьев туннели под землей могут обвалиться и потому что породу под городом не пробить никому и ничему. Пытались много раз и решили – это знак! – даже если и будет кто-то столь труслив, решив бежать из осажденного города подземными ходами, он не сможет этого сделать.
Из-за нашего «фундамента» деревья не могут пробить землю корнями достаточно глубоко, и ула становится совсем легкой добычей – подходи и бери, если и нужно копать землю, то недолго. Поэтому я не торопилась стрелять. Пусть подойдут ближе.
Это не бой даже, скорее – охота. Охота на довольно глупых существ... Месть рано или поздно делает глупым любого.
Плечо болело под тяжестью пушки, правая рука, поддерживающая ствол, затекла, а потому движение отозвалось неприятным покалыванием. Левая рука легла снизу, направляя пушку, правая сомкнулась на рычаге... и коротко дернула его, прежде чем дерево сделало новый шаг.
Это стало сигналом к атаке.
Деревья обугливались, с треском ломались ветви, которыми они старались скинуть злобных человечков со стен, со свистом рассекался воздух, ломались и падали старые стволы... Бой, или охота, все равно – будет много улы и много древесины. Будет жизнь, топливо, тепло.
В воздухе летали хлопья пепла и мельчайшие, блестящие частички старой-старой краски, слетающей с дворца.
Быстро-быстро двигались внизу шахтеры: уже с мешками наготове, с лопатами и широкими ножами они бежали к поверженным деревьям.
Небо потихоньку начинало светлеть, на вершине Иглы остановился маленький светящийся шар, но никому в голову не пришло назвать это дурным предзнаменованием.
– Отправляйся спать, Триста. Герке сказал, ты видела хороший сон.
– Я лишь доложу отцу, что мы вновь победили.
Никогда нельзя забывать о том, что я не одна. Есть отец, который должен узнать об окончании битвы.
– Поздравляю вас! – крикнула я со стены всем,
Многоголосый шум был ответом. Человек живет ради этих минут радости.
Только слова Проклятого не выходили у меня из головы.
– Как ты думаешь, отец, что они значат? Ждать ли нам новой войны с людьми?..
Отец молчал, а сны мои стали по-прежнему темны. Вдобавок, я действительно не могла выбраться из них, не слыша знакомых голосов. И когда я уже совсем отчаялась, прозвучало спасительное «Иди на голос». Я проснулась, но рядом не было никого.
Чешуйки краски со стен замка по-прежнему серебрились в воздухе, мешаясь с последним снегом. Уже наступала весна, но снег потерялся, залетел в долину по ошибке и неумело пытался вызвать раздражение у непоколебимого замка Койне-Хенн и обитателей анклава. Мы слишком любили весну, чтобы обращать на него внимание.
Напряжение висело в воздухе, позвякивая с каждым человеческим шагом, как шпоры или связка ключей. Я почти не удивилась, когда, через день, Герке заметил с Иглы небольшой отряд. Десять конных двигались к нашему замку, и предводитель их носил стальной шлем с витыми рогами... Посыльные Овна.
Они держали копья и мечи у седел, а ружья на ремнях за спинами – примитивное оружие, которому даже светящаяся ула не могла добавить мощности наших пушек. Мы ждали их и открыли ворота на их просьбу. Стальные кони казались серебряными игрушками, аккуратно ступающими по изрытой земле тяжелыми копытами, а во лбу каждого краснела, как выступившая капля крови, ула. Всадники спешивались, привычно проводя ладонями по шеям взбудораженных механических кукол. Я стояла на ступенях перед замком, собрав вокруг себя помощников, и облетавшая краска колола мои щеки, а снег оседал на плечах и волосах.
– Приказом лорда Сонрока мы пришли вести переговоры, – по-змеиному, не разжимая губ, улыбнулся человек в шлеме. – Мое имя Инбер Тай. И я, и мой отряд приветствуем Койне-Хенн, его гордых жителей и Хранителя города.
Люди Инбера Тая, как один, опустились на колено. Я обвела взглядом всех собравшихся. Побросавшие дела жители, не таясь, смотрели на чужаков и не скрывали презрения. Встать на колени перед незнакомцем, ничем не заслужившим твоего уважения, ха!
– Я передам Хранителю, что гости вели себя почтительно, в лучших традициях своей страны, – произнесла я, не сдвинувшись с места.
– Почему же он сам не вышел нас встретить? – голос посланника похолодел.
Инбер Тай снял шлем, и я увидела, что кожа у него смуглая, темная от солнца, а волосы и брови выжжены злыми лучами до соломенной желтизны. Так же увидела, что у него подбородок человека, привыкшего спорить, и лоб в морщинах старца, хотя на первый взгляд Инберу Таю трудно было дать больше тридцати лет.
– Потому что полностью доверяет своей наследнице и считает, ей пора учиться принимать собственные решения.