Слой-2
Шрифт:
– Вы же видите, меньше нет, – объясняла молодая здоровая продавщица. – Это самый маленький.
– Тогда разрежьте, – настаивала тетка в «бублике». – Мне это много.
– Фасованное мы не режем.
– Это почему?
– Не положено.
– Ну сходите на склад...
– Я же вам говорила, гражданочка: всё на витрине, склад уже закрыт. Вы на часы-то гляньте! Конец уже, сейчас вообще закрываться будем.
– Тогда несите книгу жалоб.
– Я ничего не нарушаю, – тяжелым голосом сказала продавщица и передвинула на доске резательный
– Конечно, у вас голодные. Как воровали раньше, так и сейчас воруете...
– Оскорблять, да? Оскорблять? – резко ударяя на последнем слоге, взревела девка за прилавком.
– Эй, дамы, успокойтесь! – вмешался Лузгин и полез в карман за бумажником. – Девушка, отдайте гражданке этот несчастный фунтик мяса, разницу я доплачу.
– Да ради бога! – скривилась продавщица. – Забирайте ваше мясо, дамочка.
– Смелее, гражданка, смелее! – ободрительно улыбнулся Лузгин.
Тетка в «бублике» медленно повернулась к нему, подняла стеклянные от бешенства глаза.
– Богатенький... Как я вас ненавижу, ваши толстые морды, – сказала женщина и плюнула Лузгину в лицо.
Глава восьмая
В четыре часа утра, когда он понял, что дело совсем плохо и у него ничего не получается, Виктор Александрович сказал сыну:
– Вызывай «скорую».
– Не надо... – долетел из темной спальни едва слышимый голос жены. – Мне уже лучше... Идите спать. Вы же совсем не спали, мальчики...
Сын замешкался, вопросительно смотрел на отца: взъерошенный, худой и длинноногий, в «семейных» цветастых трусах.
– Ну чего, пап?
– Погоди-ка, – сказал Виктор Александрович и набрал номер Чернявского.
«Гусар» ответил почти мгновенно, голос был четкий, всё сразу понял, будто и не спросонья вовсе.
– Жди у телефона, я перезвоню.
Слесаренко вошел в спальню и присел на кровать в ногах у жены.
– Как тебе не стыдно, Витя, тревожишь посторонних людей в такое время...
Русые Верины волосы в темноте на белой подушке казались темными, чужими. Он погладил жену по коленке, поправил сбившееся одеяло.
– Пожалуйста, приготовь мне халат, ночную рубашку и смену белья... Ох, да ты не найдешь, ты не знаешь...
– Я всё найду, Верочка, – тоже полушепотом произнес Виктор Александрович. – Ты мне скажи, и я все найду. Я понятливый. О, я такой понятливый! Почти как дворняжка. Ты знаешь, что дворняги – самые умные собаки на свете?
– Знаю. – Он почувствовал, что жена улыбается. – У них большой жизненный опыт.
– У меня тоже.
– И щетку возьми в ванной, пасту и мой шампунь, только не большой, а маленький флакончик...
– Я всё найду, всё сложу, не волнуйся.
Он понял: Вера смирилась, что сейчас ее увезут.
– Батя, к телефону, – подал голос сын из коридора, но Слесаренко
– Так, – начал доклад Чернявский, – машина сейчас подойдет. Я распорядился, но ты напомни этим мудикам, то есть медикам, чтобы везли в Патрушево, в больницу нефтяников. Я уже поднял Кашубу...
– Ну зачем же, Гарик? Ночь на дворе.
– Слушай сюда. Напомнишь медикам, чтобы везли в больницу нефтяников. Будут ерепениться, скажешь им фамилию: Виртенберг. Это ихний главврач. Только учти: Виртенберг – это женщина, а то скажешь «он». Сегодня дежурит районная больница, ну ее к хренам, эту дыру, пусть везут в Патрушево к нефтяникам. Понял? Повтори.
– Патрушево. Кашуба. Если что – Виртенберг.
– Молодец. Сам не езди, нечего зря болтаться, завтра к вечеру вместе проведаем. То есть уже сегодня. И никуда не исчезай, никаких дач, будь дома!
– Да ты что, Гарик, конечно...
– И спокойнее, старик, спокойнее. Не в первый раз, всё обойдется, у Кашубы кадры проверенные, утром Кузнецова подключим из кардиоцентра.
– А может, ее сразу в кардиоцентр, Гарик?
– Делай как сказано, Витюша. – Фраза прозвучала жестковато, с ноткой неудовольствия, словно Гарри Леопольдович слегка обиделся на Виктора Александровича: как он мог, Слесаренко, даже на мгновение предположить, будто он, Чернявский, что-то делал неправильно или что-то вдруг недодумал?
– Спасибо, Гарик, – сказал Виктор Александрович.
– Вере привет и поцелуи, – прежним тоном наставника произнес Чернявский. – А потом покажи ей за меня кулак: ишь ты, болеть надумала! Ей еще на свиданки бегать надо, нечего бабушкой прикидываться. Ну всё, я утром позвоню. Сам в больницу не звони, зря людей не дергай. Отбой.
Виктор Александрович положил трубку и обернулся. Вера стояла у двери ванной комнаты, зажав в кулаке у горла ворот ночной рубашки.
– Ты зачем?.. – шепотом закричал Слесаренко.
– Надо одеваться, – виновато улыбнулась жена.
Приехала бригада «скорой» – два молодых, здоровых парня в каких-то детских коротких халатиках, говорили и делали всё небрежно-покровительственно, словно бы Слесаренко их разыграл, и никто здесь ничем не болеет, заведомо ясно, но они соблюдают правила симулянтской этой игры – работа у них такая. Не в первый раз Виктор Александрович наблюдал эту раздражающую манеру врачей вести себя с больными, как с обманщиками. И даже говорил на эту тему со знакомым доктором, тот не обиделся и не удивился, сказал: так надо, своеобразная психотерапия, это больному только на пользу. Слесаренко внешне с ним согласился, но подозрение осталось – стойкое подозрение, что за пресловутой «терапией» скрывается усталое врачебное равнодушие: еще один-одна из тысяч; все люди болеют, все рано или поздно умирают... Профессиональная притерпелость, как у самого Виктора Александровича к кричащим и плачущим посетителям.