Слой-2
Шрифт:
– В городе было проще.
– Когда мэра выбирали? Нашел с чем сравнивать... Там была репетиция, пристрелочка. А сейчас идут первые настоящие – выборы.
– Но, боже мой, сколько грязи!
– Ты подожди: что еще в декабре начнется, поближе к двадцать второму...
– Райкова топить будете? Опять трясти эту историю с автомобилями?
Взгляд у Первушина стал сожалеюще-жестким.
– А что? Ты ведь тогда при Райкове служил? Может, интервью дашь Коллегову?
– Пошел ты знаешь куда, Петрович...
– Тогда зачем спрашиваешь? Рокецкого, значит, будут бить со всех сторон, а он – сидеть и улыбаться? Так не получится.
– Но самому же нельзя...
–
– Не знаю. Честно: не знаю, – развел руками Слесаренко. – Но очень хочется плюнуть на всё и хлопнуть дверью.
– Не спеши, хлопнуть дверью всегда успеешь. Хотя... ты же строитель, Саныч.
– А ты юрист.
– Есть разница... Место себе уже нашел?
– Кое-что предлагают. Зарплата хорошая.
– Сколько?
– Оклад – четырнадцать.
– Миллионов?
– Да.
Первушин отступил на шаг, осмотрел Слесаренко от подошв до залысин.
– Иди, Витя. И не просто иди, а иди быстро. С первой зарплаты мне бутылку поставишь. А себе купи костюм – этот стал слишком блестящим.
– Вот и Чернявский советует...
– Чернявский всегда советует под себя, ты с ним поосторожнее. Предлагает, наверное, Шепелина слопать?
– Угадал.
– Не угадал, а знаю. Поберегись, Виктор Саныч, как бы Гарик потом тебе на шею не сел, он это умеет.
– Не сядет.
– Я сказал: поберегись. Шепелин тебя сам звал? Вот и иди к нему, но без Гарика. Целее будешь. Ну, бывай. Вере привет, пусть выздоравливает. Ей только не брякни лишнего...
– Без меня уже набрякали.
– Тем более.
– А как же насчет предложения?
– Какого?
– Ну, после выборов...
– В администрации, Витя, ты будешь получать «лимона» полтора. Тебе это надо?
– А тебе?
– У меня пенсия в июне, северная.
– Уйдешь, что ли? Не верю, молодой еще мужик.
– Ты за меня не беспокойся, – сказал Первушин, легонько толкая его к дверям. – Ты с собой разберись для начала.
Из веселого угла подошел Коллегов, предложил записать интервью о сургутских впечатлениях.
– Отпусти человека, – сказал Первушин. – Ты мне лучше скажи, что нам с «Куклами» делать, писатель.
Послезавтра наступало седьмое ноября. Лет десять назад площадь уже светилась бы флагами и призывами, свежей краской бордюров, уже стучали бы молотками плотники, сооружая трибуны начальству и почетным гостям; маршировал на репетиции военный оркестр, а в столовую Дома Советов завозили коньяк и водку – для «сугрева», только на праздник, в обычные дни в Доме – сухой закон. Появившись в Тюмени, Слесаренко с каждым годом «приближался» к трибуне номер один и потом уже стоял на ней – по должности, на самом краю, махал рукой и улыбался Вере в школьной бурлящей колонне... Потом демонстрации становились уже все короче, менялись лозунги, люди вяло кричали «Ура!», исчезли портреты членов Политбюро, а в девяносто первом и само Политбюро отправилось в Лефортово чуть ли не в полном составе, потом их выпустили, и ничего не стало. Теперь Ельцин назначил День примирения – смех и только, что за дураки ему советуют. И еще этот День независимости – от кого и чего? От монголо-татарского ига? Больше Русь-то никто не захватывал, вроде... «Дадут вам послезавтра примирение», – подумал Слесаренко, двигаясь под мелким дождем мимо бывшего обкома в сторону Орджоникидзе. Будет опять будка с громкоговорителем, воодушевленный лысенький Черепанов – можно подумать, это он лично брал Зимний в семнадцатом, будут старики и старухи, впавшие в транс от собственной смелости и злости на Бориску, Иуду кремлевского,
В «Знании» Слесаренко отбил в кассе пятнадцать тысяч и купил «Павла Первого», сунул книгу под куртку, чтобы не намочило дождем, и пошел мимо универмага в сторону тюрьмы и там дворами, привычно – к себе домой. В «своем» молочном магазинчике полез в бумажник и увидел, что денег мало, почти нет, надо будет спросить у Веры, где она прячет домашние, ежели такие вообще наличествуют, в ноябре еще зарплату не давали, в школе же не платили с весны. Правда, работали сын и невестка, но Виктор Александрович только сейчас уразумел, что не имеет ни малейшего представления, участвует ли семья сына в общих квартирных расходах; никогда не задавался таким вопросом.
«И это называется – глава семьи!..».
У соседнего подъезда стояла машина мэра с включенным двигателем, и Слесаренко заторопился к своим дверям – не хотелось встречаться, был еще не готов к разговору, пусть даже и вызрело внутри, заполнило душу решение. Думал – решу и станет легче, оказалось совсем не так.
Он включил плиту –подогреть то самое мясо с грибами и картошкой, что привез вчера ночью и сунул в холодильник. Пока листал купленную книгу, еда согрелась, но пригорела снизу – жена давно просила купить микроволновку, у всех уже есть, очень удобно, особенно для разогрева. Конечно, дорого, но вполне по карману, особенно если случались премии. Виктор Александрович так и не мог понять до конца, почему он сопротивлялся этой покупке. Много денег съедала дача, но вот на видео согласился же не глядя, и на большой телевизор «Самсунг», а всё просто: это для внука, для любимых максимкиных мультиков. Ну и плюс совсем немножко дедова футбола. А вот с микроволновкой уперся, ни в какую: денег мало, надо экономить. Дурак-дурачина...
В три часа ровно раздался звонок – телефонировал Чернявский, предлагал вместе съездить в больницу. «Вот и с машиной решилось», – сказал про себя Виктор Александрович и спросил в трубку:
– Послушай, Гарик, ты можешь занять мне немного? Ну, так на месяц-другой.
– Говори: сколько?
– Ну, штуки три. – Он полагал, что трех миллионов на микроволновку должно хватить.
– Нет вопросов. Сейчас подъеду, собирайся.
«Куплю сегодня же. Назад поедем – и куплю. Гарик поможет выбрать».
Он поел немного прямо из кастрюли, отгребая к стенкам пригорелое – жена бы дала за такую еду ложкой по лбу, любила на кухне порядок, по тарелкам раскладывала со значением: ломтик огурчика, ветка петрушки... Зачем? Он ел как мясорубка, вечно думая о другом. Жена сказала однажды: если ему на тарелку положить гантели – он их проглотит. Где они, кстати? Обещал ведь заняться гимнастикой...
Уже звонили в дверь: «гусар» перемещался быстро.
– Вот, три штуки ровно, – сказал Чернявский, протягивая пачку долларов.
– Ты не понял: я деньги просил.
– А это что, по-твоему?
– Нет, я имел в виду рубли, три миллиона.
– Сам же сказал: три штуки.
– Ну, три штуки миллионов...
– Так не говорят. Ладно, забирай.
– Это много.
– Забирай, забирай! С новой зарплаты отдашь и не заметишь. Будем считать, я тебя авансирую.
Виктор Александрович перемножил числа в уме: выходило больше пятнадцати – десять месяцев в Думе.
– Я верну в любом случае, – с нажимом произнес Слесаренко; «гусар» оставил фразу без внимания, толкнул ногой слесаренковский ботинок.