Слой-2
Шрифт:
– Это правильно есть, – сказал водитель. Кротов никак не мог избавиться от ощущения, что они едут по встречной полосе и сейчас непременно в кого-нибудь врежутся. – Была война, англичане нас бросили. Немного англичане воевали за нас, как добровольно, мы им ставили памятник как герою. Спасибо русским, нас спасал Громыко. Греки нас тоже бросили. Сами начинали и бежали к себе на Грецию. Они говорили: братья! И бежали на Грецию. Мы простили, но помнили.
– Следите за дорогой, – сказал Геннадий Аркадьевич. – И, если можно, едемте быстрей, уже поздно, нам надо в отель.
–
От выпитого виски начиналась нудная изжога. Гена-экстрасенс выудил из сумки пластиковую фляжечку минералки – не постеснялся, забрал в самолете – и протянул через плечо.
– Освежиться не желаете?
– Если не сладкая, то не хочу.
– Тебе и не предлагают, малявка, – сказал Кротов и принялся свинчивать пробку.
Все стекла в машине были опущены, но ветра не ощущалось, точнее, его температуры, как это случается только на юге: был исключительно ровный и плотный нажим упругой воздушной массы, пахнувшей морем и зеленью. Ирина взяла его под руку, прижалась щекой.
– Как хорошо...
Добрались почти в полночь. Кротов полез за бумажником, но Геннадий Аркадьевич сказал, что машина оплачена «Интервалом», а чаевые не приняты: строго по счетчику, запомни на будущее.
Из подъезда на залитое светом крыльцо вышли двое молодых в гостиничной белой униформе. Геннадий Аркадьевич объяснился с ними по-английски, передал какие-то бумаги, сложенные длинной четвертушкой. Один принялся их листать, другой открыл багажник «мерседеса» и выгружал багаж, показывая каждую сумку Ирине; та кивала или старательно мотала головой, и тогда вещь возвращалась в багажник.
– Оформитесь утром, к вам в апартаменты придет после завтрака клерк-переводчик. Сейчас вас проводят, располагайтесь и отдыхайте. Скажите мне, в котором часу намерены завтракать – я передам персоналу.
– Я и сама могу сказать, – как бы в сторону проговорила дочь.
– Сори, мэм, райт ю а, – поклонился ей Геннадий Аркадьевич. Наташка фыркнула и отвернулась.
– Сейчас мне назовут ваш номер: я позвоню вам через полчаса, если не возражаете.
Геннадий Аркадьевич бросил обслуге несколько быстрых фраз, козырнул Кротову и нырнул в машину.
Служители нагрузились поклажей, Кротовы шли налегке. Они обогнули здание офиса и направились за белыми куртками через ворота, лабиринтом садовых дорожек, петлявших меж двухэтажных вычурных коттеджей; пересекали по маленьким мостикам выложенные кафелем каналы с журчащей водой, шли краями подсвеченных снизу бассейнов, где люди в синих комбинезонах сачками на длинных-предлинных ручках собирали с поверхности воды палую листву. И надо всем этим великолепием висело бархатно-черное южное небо без звезд.
– Ноябрь... С ума сойти, – сказала шепотом Ирина.
Возле очередного коттеджа мужчины в белых куртках остановились и обернулись, один приглашающе качнул чемоданом. Наташка первая взлетела на второй этаж по коленчатой лестнице, уже заглядывала внутрь сквозь стеклянную дверь.
За дверью открылся большой холл (как потом выяснилось – гостиная). Мужчины в белом включали свет, по балетному разводили руками, демонстрируя предметы и устройства, открывали
– Предки, у нас не номер, а кайф, – сказала дочь и упала на диван.
– Так, – сурово сказал Кротов. – Теперь я посмотрю. Ну, рассказывай.
Гостиная была размером с их квартиру. В левом углу за стойкой наподобие буфетной располагался полный кухонный набор мебели и оборудования с огромным, выше Кротова, холодильником, куда он не преминул заглянуть и обнаружил коробку пива незнакомой марки «Кео», минеральную воду и соки в коробках. На обеденном столе бугрилось нечто, накрытое салфетками, и Кротов посдергивал белые крахмальные тряпочки одну за другой, обнаружив тарелки с холодным нарезанным мясом, красивыми овощами и фруктами. Наташка взвизгнула и бросилась к столу хватать руками.
В другом углу чернел огромный телевизор, блестела горка со стеклом и посудой, и еще кресла, и диван, и еще один длинный стол темного дерева с тонкими гнутыми стульями, и торшеры в виде склоненных цветов...
– Идем дальше, – сказал Кротов и увлек жену за плечи. – Наташка, не ешь руками!
– Так вкуснее, – сказала дочь, передвигаясь вокруг стола в наклонном положении.
Было три спальни: две небольшие и одна просторная, с огромной квадратной кроватью и отдельным санузлом – право, неловко было именовать этим серым коммунальным словом открывшееся глазу кафельно-фарфоровое великолепие с золотистыми вкраплениями кранов, краников и труб.
– Мы спим здесь, – резюмировал глава семьи. – Наташка здесь. А кому третья?
– Третья для гостей, старичье! – сумела выкрикнуть Наташка набитым вкусностями ртом.
В гостиной за диваном Кротов нашел еще одну неприметную дверь, открыл и заглянул: это общий санузел, еще шикарнее – огромная ванна вмурована в пол, в стенках и дне какие-то лишние дырки: неужто легендарная система «джакузи»?
– Эй, предки, пойдемте есть в патио!
Наташка открыла входную дверь и таскала тарелки на веранду, где стояли стулья и стол из бамбука. «Патио... Хренятио!» – оскорбленно сказал себе Кротов, вытаскивая из холодильника пивную упаковку.
– А вина там нет? – спросила не любившая пиво жена, когда расселись у стола и Кротов откупоривал бутылки.
– Ну ты вообще!.. Тебе этого мало? – широко развел руками Кротов и забрызгал пеной сидевшую справа Наташку.
– Тебе после виски пиво вредно не будет? – ехидно спросила дочь, стряхивая пену с футболки.
Ирина пригубила пиво, потрогала губами блестящую маслину.
– Подумать только: еще вчера, еще сегодня с утра эта грязная Тюмень, эта сырость, этот холод...
– Плохие апартаменты, – сказала дочь. – Отсюда моря не видно. Давайте поедим и сходим к морю!