Слуга господина доктора
Шрифт:
Выждав момент тишины, я – а я был ослепительно прекрасен в синем пиджаке с золотыми пуговицами, и галстук у меня был розовый – чудо что такое, прелесть – выждав момент тишины я, желая нравиться, запоминающеся пластично подогнул колена и расположился на сиденье. Пожалуй, я сделал это слишком театрально, во всяком случае, подумал про себя: “Блядь, манеры, как у пидораса”.
Сохраняя наружность грустного юродивого, я пошутил об убоявшейся бездны премудрости троице с прошлой лекции, и вновь замер, в обычном своем ауфтакте. “Ну, а теперь держись, – адресовался я к красивому Дане в мыслях, – сейчас вы все тут обосретесь”. Красивый Даня
И я застрекотал про наш несчастный век, преподнося замозолившие язык сентенции за здесь родившиеся в наитие откровения науки. Вновь цветистая бутафория – Фрейд, Шпенглер, – подновленная живой эмоцией, засверкала, словно самоцветы. Я, восторженный, нервный, наотмашь лупил головней знаний по красивой голове вчерашнего Авеля – Дани, Даши.
По ходу лекции холодное, надменное лицо студента Даниила Стрельникова менялось. От слова к слову он без сопротивления подчинялся тлетворным чарам моего обаяния. Он был восхищен. О! Он умел восхищаться! Он восхищался, как никто. Глаза его расширились, рот приоткрылся – стало заметно, как он молод и как не годится для Авеля. И минута за минутой рот раскрывался все более, глаза все более выкатывались – не будь он так красив, мина его была бы смешна. Дух обожания парил по аудитории, разрезая крылами дымные клубы...
– Да дайте же мне закурить кто-нибудь! – нервически вскрикивал я, и студент Стрельников тянулся за сигаретами, за огнем...
– Нужен перерыв? Не нужен? – вопрошал я, всем видом показывая, что перемена нежелательна.
– Нет, не нужен, – эхом вторил студент Стрельников, смыкая для фразы губы. И вновь рот его неудержимо раскрывался, вновь выкатывались глаза...
«Разрешите представиться, господа, – тихонько пищала моя душа, – я гений”. И душа Даниила Стрельникова подхватывала эхом: “Гений! Гений!”
Справив тризну по мировой культуре, я вновь превратился в Петю Полянского и равнодушно простился с аудиторией, словно погруженный в собственные мысли. Студенты расходились, я задержался у своего стола. Даня подошел ко мне.
– Простите, – сказал он и сел на корточки, гибко положив голову подбородком на стол, – Вы не обижены на нас?
– Нет, Даня, а почему вы так решили?
«Голубой”, – подумал я, заметив, что Даня красит волосы.
«Голубой”, – подумал Даня, глядя, как я суетливыми движениями собираю с парты преподавательские мелочи.
– Не знаю, мне почему-то показалось, что мы вас обидели.
«Хотя вряд ли, – подумал я, – они же артисты. Наверное, покрасился для съемок”.
«Может и нет, – подумал Даня, – просто чудак”.
– Даня, – сказал я с нежностью, которую придумал вчера вместе с именем “Даша”, – вы просто... дурачок...
Эта нежность была бы странна на третьей фразе диалога с незнакомцем, но то, как Даня сидел, то, как он искоса, поставив кулак под подбородок, смотрел на меня снизу вверх, казалось, разрешало мне эту нежность, даже, если не ошибаюсь, желало ее.
– Да, так все думают у нас на курсе... дурачок... – вздохнул он с грустным кокетством.
Я улыбнулся, перекинув через плечо сумку.
– Даня, – сказал я, – вы сейчас не заняты? Пойдемте гулять.
Из отчета Светланы Воронцовой.
По училищу поползли слухи о гиганте-мыслителе (Вы уж верно догадались, кого я имею в виду). Однако, жизнь штука сложная и непредсказуемая, и несмотря на прям-таки испепеляющее желание увидеть гения, лекции сего словесного монстра от меня ускользали. (Можете догадаться, чем я занималась в 9.30.) Но чудо все-таки произошло. В тяжкой борьбе со сном я взяла верх и направила стопы в училище. Сорок пять минут Вашего красноречия были потрачены впустую (я опаздывала). Сердце мое учащенно билось, предвкушая встречу. Какое же меня постигло разочарование, когда вместо ученого мужа с сократическоим лбом, я увидела восседающим за столом все то же запуганное существо, нервно комкающее сигарету. Картина Мунка “Крик”, показанная Вами, вполне выражала Ваше состояние.
Следующая лекция протекала более отрадно. Во-первых, число студентов превысило цифру пять, во-вторых, явные бедуины (вроде Еськова, Даркшевич, Селивановой) были разбавлены достойными представителями человечества – Чугуевой, мною и Данькой.
Лирический Герой, поименованный строкой выше, переживал очередной период мистической борьбы с Мирозданием, а в этом состоянии новые люди, достойные его внимания, автоматически переводятся в ранг кумиров (независимо от заслуг и прегрешений). В тот момент участь сия постигла Вас. Я отдаю себе отчет, что Вас интересует именно этот аспект моих воспоминаний, но будьте снисходительны к пишущей девушке – мне бы хотелось немножечко рассказать о себе.
Мое воображение Вы покорили хамством (Вы-то знаете, что Ваша корреспондентка барышня благовоспитанная, я бегу грубости). Будучи не самой далекой знакомой Даниила, я иногда могла позволить себе легкую фамильярность и по этой причине, а отнюдь не по недостатку такта, на его обращение к Вам:
– Мне бы... в общем... как это?.. поговорить. Но как-то... конфиденциально... Вот.
я, и минуты не думая, ответила:
– Да и иду я!..
Это, видать, прозвучало горячее, чем принято говорить барышням в чепцах и лентах, но, бог свидетель, я не хотела казаться невоспитанной. Моя фраза не осталась незамеченной. Вы развернули ко мне декадентский фас и сказали:
– Светлана, вы столь проницательны, что с вами невозможно быть деликатным.
Так я была опозорена. Согнувшись под тяжестью Вашего приговора, я выползла из кабинета, содрогаясь от смеха.
Около недели с той поры мне не пришлось встречать знакомый силуэт, но как только представился случай, я поторопилась выразить свое восхищение. Против моих ожиданий, лицо Ваше вытянулось, глаза робко заморгали. Но я милосердна, Вы же знаете. Я смекнула, что Вы уже подзабыли меня, но вместо того, чтобы надуть губки и оставить Вас в дурацком положении обидчика, я потрудилась напомнить ситуацию, снискавшую мое восхищение. Таким образом, я заставила Вас обратить на меня внимание, вследствие чего Вам и запомнился сияющий взгляд поклонницы Вашего дарования.
То, что Ваши отношения с Данькой не ограничивались только лишь беседой, вытекало из того, что наш Лирический Герой начал пропадать и перестал купать меня в лучах своей душевной тревоги. Одна из его мерзейших черт в том, что он слишком уж ревностно оберегает свои кумиры. Я не постесняюсь повторить, была не в меньшей степени очарована Вами, и мне недоставало Вашего общества. Но Даня ограждал Вас от докучных студентов, которые мухами слетались на пиршество мысли, не им предназначенное, как самоуверенно полагал наш Лирический Герой. Он стимулировал Вас к мыслительным процессам бюргерскими напитками, выбирая укромные, обтрепанные арбатские лавочки.