См. статью «Любовь»

Гроссман Давид

Фрид: Р-р-р… Р-р-разумеется!.. И что с… Прекрати немедленно, я сказал!

Мунин: И преобразуются, между прочим, в крутящий момент… Ах, доктор, доктор!.. Я поднял тут перед вами такой вопрос, а я человек простой, ничтожнейший в Израиле. Уксус, оставшийся от прокисшего вина. Кощеева драная черная кошка. Не пришлось мне много учиться, нелегкая она, знаете, была у меня — жизнь. У отца, ну… Псалмы, конечно, знал наизусть, а потом уж как удастся — нет, не стану жаловаться, случалось тут и там прихватить кой-какие сведения. Беседы рава Нахмана из Браслава, чуток из «Книги Сияния», незнакомец один, добрый человек, позволил заглянуть в «Ангела Разиэля» и «Книгу рождений» Бен Эзры — знаете: основные правила толкования рождений, управитель жизни, управитель триплицитета, возраст планет, управитель часа… Я и от внешних, что называется, учений не отворачивался, про которые у нас иногда говорят «порченые, запрещенные к употреблению», да, в благолепной столице нашей Варшаве открылись мои глаза, удостоился увидеть чудеса творения. За научные журналы ухватился и нашел там дивные откровения. В библиотеках сидел, читал все, что попадалось о последних достижениях науки и техники. О Константине Циолковском, я полагаю, доводилось господину доктору слышать? Нет? Ну, что тут сказать… Да… Я-то доподлинно ознакомился со всеми его идеями. Самый замечательный из всех русских ученых. Скромный, между прочим, и непритязательный

человек. Не ради славы… Выразил идеи космических полетов с помощью ракеты. Ну, сам посуди: разве не гений? Ракеты! Читал, разумеется, и других изобретателей в области летательной техники: американца Роберта Годдарда, бельгийца Бинга, немца Оберта, итальянца Леонардо да Винчи… И из всех из них стали ясны мне намеки…

Фрид: Прекрасно! Может, потрудишься объяснить в конце концов так, чтобы и мне стало ясно.

Мунин: Да я уже объяснил! Почему ваша милость не послушает капельку внимательно, вместо того чтобы пялиться все время на то, что у меня там внизу? Я ведь сказал, что, когда извергаю семя из своего тела, произвожу тем самым употребление… Великая сила для этого требуется, вот что! Но может, то есть, если сэкономить всю эту энергию… Господин понимает? Не просто один раз сэкономить, а… Один раз — чепуха!.. Один раз не поможет, верно?

Фрид (слабым голосом): Нет?

Мунин: Доктор, конечно, шутит. Ха! Один раз ничего не даст. Но сотни раз — да. Тысячи — да и да! Несомненно. Науке известно, что в теле у него, у человека, и даже ничтожнейшего из ничтожных, содержатся тысячи тысяч и десятки миллионов зрелых сперматозоидов. Как говорится, более, чем звезд на небе. Ну, и если сэкономлю все это, задержу в нутре своем и потом враз, единым махом, позволю взорваться, мигом!.. Отпусти народ мой! Да… Великий и многочисленный народ. Весьма неисчислимый. И ведь что я? Только увеличиваю силу реакции. И, учитывая ничтожный мой вес, около шестидесяти килограммов, а сейчас, может, и менее того — из-за… Извините, я уже посетовал: питание здесь не особенно… Короче говоря, смогу оттолкнуться и удалиться отсюда полностью, верно? Так сказать, преодолеть силу притяжения. Тут все дело в превращении энергии. Трансформация, направленный поток…

Фрид: Направленный куда?

Мунин: Ну… Уж куда придется… Куда провидение сочтет возможным забрать… Избавление от Господа в мгновение ока. Сыны пламени вознесутся ввысь!.. Я уже вычислил по гематрии, что фамилия моя Мунин соответствует в точности вознесению, а оба эти вместе… Не хватает мне тут, правда, буквы «вав», которая дает нам шесть пунктов…

Фрид: Куда? Куда вознесутся твои сыны? В какую высь? В небеса? Прямиком к Господу Богу?

Мунин: А!.. Где тот мудрец, что зрит грядущие дни? Но если Господь соизволит забрать к Себе, — что ж, пойду! Куда укажет, туда и пойду. Может, и Ему это важно, чтобы поднялся я в вышние обители. Вознесся над всеми, что здесь. Теми, что зовутся человеками. Ошибка это, недоразумение. А я знаю, что есть иное место, предназначенное для меня. Не здесь. Здесь — нет! Царства земные, пойте Богу, воспевайте Господа, шествующего на небесах небес…

Фрид: Ты хочешь сказать…

Мунин: Ну и осел! Видали вы такого немыслимого упрямца? Ведь уже сказал и повторил ему, тысячу и один раз повторил: Он, да будет благословенно Имя Его, находится в каждом семени. Душа каждого из живущих и всего живого Он! Сперматозоид, он ведь тоже живое.

Фрид: Ты действительно в это веришь? Веришь, что доберешься туда? Веришь, что сумеешь подняться хотя бы на один сантиметр?

Мунин: Верую несокрушимо, ваша милость! Подобно почтовому голубю, всегда возвращающемуся прильнуть к родным пенатам и господину своему.

— Но Бог… Бог — это святость. Устремление всех помыслов к чистоте и праведности, и все такое прочее. А ты… Тьфу! Сплошная низость и мерзость!

Мунин: А!.. Это только видимость такая, пане. На первый взгляд действительно мерзость. Но ведь сказано в «Сиянии»: «Нет места, свободного от Него». И вот тебе толкование Мунина: не сыщешь ты ни места, ни пристанища, в котором нет Бога. Что из этого следует? Следует, что Он и там, где плодятся и множатся грехи наши, искры падшие, обмаранные и облепленные всякой пакостью и заразой, также и вонючим истечением, но по какой причине нам, сынам Израиля, завещано служить Господу путем двекут, то есть до полного слияния с Творцом в этом мире? Чтобы вернуть падшие искры в то место и состояние, как предназначено им изначально быть, и даже весьма погрязший в грехах своих исполняет волю Всевышнего и служит целям его, и кто, ежели не Он, да благословится Имя Его, склонил сердце царя Давида согрешить исчислением числа народа? В Книге Царств сказано «Господь», а в Паралипоменоне сказано «Сатана»! Понимает господин? И вот я — а ведь душа скотины во мне, еще в детстве звали меня Телок, — но даже скотская душа такого ничтожества, как я, исток и начало ее в сферах сияния, и потому способна она в мгновение ока обратиться ото зла к добру, и вот моя карта, видишь? — проставлены на улицах великолепной столицы нашей Варшавы буквы «нун», «вав», «гимел», «хей», слагающиеся в нуга, что означает «сияние». Система такая, собственное мое изобретение! Этой своей головой, собственным умом дошел я до истины! А они говорят: Телок. Ну, что мне злиться и ерепениться, скоро совсем не буду частью от них, другой мир уготован для меня, мир крылатых существ. Ангелов! «Сила и радость в обители Его». Господин видит? Пусть приблизится и не стыдится. Придвинься, говорю, и взгляни на карту. Вот, пожалуйста, в каждом месте, в каком распалился в вожделении, ну, может, и подрочил чуток, но сдержался, начертал маген-Давидик, и уже образовалась у меня тут, вдоль улицы Генся и улицы Любецкой, большая часть «нуна», а от улицы Ниской и Заменгофа создался почти целый «гимел», только малого рожочка, самого кончика еще не достает, но его завершу вскоре на улице Белицкой. «Хей» все еще ущербен, но выправится вскоре, по воле Божьей, и только «вав» все еще отсутствует. Тот двойной «вав», который был уже мной упомянут. Который позволит, по Божьей воле, вернуть душу мою грешную Господу, приведет товар к купцу, а пока что есть у меня «нун», «гимел», «хей», что означает «нес гадоль хая» — «чудо великое было», ну? Теперь господин понимает?

Фрид: Бог ты мой! Это то, что ты делаешь моим овцам? Забавляешься с ними, чтобы сдерживаться? И воображаешь, что за это Бог приберет тебя к себе?

Мунин: Именно так, господин! Ну, наконец-то допер, болван необрезанный, ухватил суть!.. У нас, у евреев то есть, ведь…

Фрид: Прекрати рассказывать мне сказки! Я тоже как-никак еврей.

Мунин: Как? Господин из наших? Один из наших? Подумать только, а я и не знал! Что ж — благословен входящий… А на вид… Лицом то есть… Совсем не похож. И госпожа Паула живет с ним в одной светелке как с разлюбезным супругом. Кто бы мог поверить! Из наших… Ну, теперь могу выложить все начистоту. Из наших! Глядите и удивляйтесь! Если так, господин, верно, знает, что даже дурные мысли, если применить их как положено, вполне возможно, сделаются подобны рычагу дедушки Архимеда,

да, «утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе; поднимут крылья, как орлы». Именно так, как орлы. Имеем мы тут, в духовном смысле, с одной стороны, «пробуждение нижнее», земное и приземленное, от человека, сеющего свое семя, а с другой стороны, милость небес — «пробуждение высшее», то есть пробуждение к действию тех сил, к которым нет у нас доступа, не можем мы влиять на волю Творца, но все же, как заметили мудрецы наши… Это, конечно, вопрос вкуса и толкования, но господину стоит послушать, ведь весьма и весьма тонкое и почтенное это дело. Подлые мысли допустимо нам сравнить с Тамар, женой Иеуды, которая притворилась, извини меня, продажной женщиной. Потаскухой то есть… Та-мар, вроде как сказать на святом языке таам мар — горький вкус. Неплохо, верно? Я вижу, господин утомился немного. Ну, присядь, присядь тут на камушках… Ох-ох-ох… Возможно, что и еврей, но голова тупого гоя, поглядите: капелька изречений из Торы и прочих святых наших книг уже изнурили до полной невозможности. Да, теперь господин понимает, к чему я веду свои речи, ведь с раннего детства обуяли меня скверные помыслы, и долго я мучился и страдал много. На вид-то как будто маленький был, жалкий такой, щупленький, четверть курицы, и мужской орган мой, ну, нечем хвастаться — крошечный был, по мерке «Росы и дождя» в малом молитвеннике, но вожделение, но аппетит, я вам скажу!.. Адское пламя меня пожирало, огонь бушевал в костях, истомился я, изнемог окончательно. И вот, мысли низкого, горького направления путали и молитву, и заповедь, и хотя родители мои, упокой Господь их праведные души, изо всех сил старались спасти меня, и заботились обо мне, и сосватали приличную девушку, и женился я наконец, по закону обрел женщину, но похотливые бесы не отпускали. И жена моя бедная много обо мне горевала, и жалела меня, и утешала, но слабенькая была, не могла утолить и половины моей жажды… Под конец поднялся я и бежал из дому. Неутешной вдовой оставил ее. С шестью цыплятками малолетними. Бросил и жену, и сыновей. Потому что был мне голос: встань и иди — из страны своей, из дома отца твоего! Беги, скитальцем и бродягой будешь на земле — да, к чему утомлять его далее, нашего доктора? Ведь тотчас видно по нему, что неуч и дикарь, ничего не смыслит в Законе, отроду не возлагал на плечи свои молитвенного покрывала. Надеюсь только, что деяния мои желанны и угодны Творцу, да благословится Имя Его, ведь даже святой Лев из Цфата сказал, что мало того что у Торы семьдесят лиц, каждое из которых открывается в свой черед новым поколениям, но шестьсот лиц у нее, и у каждого из Израиля свой тайный способ ее прочтения, как у живого тела, приникшего к Творцу и слившегося помыслами своими со словами Господа, способ, который произведен от корня души человека в высших мирах, и только ему единственному он ведом, да, и каждый служит Господу этим своим способом и своим путем, ибо сказано: «На всех путях твоих», — вот и я служу своим способом, такова моя молитва, иной не знаю, и, возможно, во мне звучит начертанное святой дланью, что нет молитвы, кроме стрелы, которую выпускает молящийся в небеса, и, следовательно, низкие эти и материальные побуждения вовсе не так уж дурны, как полагал человек в юности своей, но чистый непорочный ангел он, как говорит рабби Нахман, и если кто удостоился познать волю Господа, то и презренная наклонность, которую нужно превозмочь, дабы смягчить наказание, то есть чтобы сделалось все хорошо, — это как в свече светит материальный свет, и истощение фитиля обеспечивает огонь, так и свет божественного присутствия упокоит и возвысит душу через угасание скотской души и обратит ее от темноты к обилию света, от горечи греха к сладости праведности, и не думай, пожалуйста, господин (еврей! — надо же, кто бы поверил!), что так уж легка эта ноша, которую я взвалил на себя. Не легка. И иногда даже можно лишиться рассудка от столь многого воздержания. И опасности имеются.

Фрид: Да что ты — и опасности?

Мунин: Да, опасности. Воистину смертельные опасности! А что господин себе думает? Лилит, исчадие ночи, да сотрется имя ее, не подкарауливает меня у порога? Милосердная праведница она? Искупление грехов? Подкарауливает, и еще как подкарауливает! Притаится за дверью и ждет! Надежда теплится у нее, у проклятой, что из семени, которое упущу в небрежности и понапрасну истрачу, народятся у нее бесенята, святые агнцы. «За то, что не служил ты Всевышнему в радости и в доброте сердца, будешь служить врагу твоему». Вот именно! Всякий раз, как направляются руки мои туда, к моему рожку, кидается как угорелая, несется ракетой из своей преисподней, приземляется со свистом — фью-ю!.. Но я, как тебе уже известно, сдерживаюсь. Да! Зубами грызу щеки, кажется, еще немного, и… Но сдерживаюсь. Не нуждаюсь, как эти несчастные, не устоявшие перед испытанием и испортившие и развратившие семя свое, совершать «Исправления» — поститься и читать покаянные молитвы, дабы переместился Израиль из врат стеснения и постыдства во врата благости…

Фрид: Хватит! Замолчи! У меня голова пухнет от твоей идиотской болтовни! Сколько времени ты… Сколько, так сказать, лет ты так?..

Мунин: Сдерживаюсь? Уже более семи лет, ваша милость. С тех пор как стало плохо.

— секс.

1. См. статью любовь.

2. Необычная беседа состоялась однажды вечером между Вассерманом и Найгелем. Это произошло в тот час, когда доктор Фрид был погружен в тоскливые воспоминания о своей покойной Пауле (см. статью воспитание), в связи с чем господин Маркус обратил внимание доктора на «досадное и банальное недоразумение, которое заложено в природе нашей», ведь «вся мощь любви, все оружие всех великих сил страсти, и на кого они направлены? На одного-единственного человека, на одну душу. На улыбку, родинку, ожерелье милых привычек и жестов. На обыкновенный мешок плоти, полный причуд и капризов. Как замечательно! Действительно замечательно. Человек любит другого человека. Не более того». Тут Вассерман выпустил из рук тетрадь и погрузился в размышления. Потом начал рассказывать Найгелю нечто вообще не относящееся к делу. Он процитировал слова своего лучшего и единственного друга Залмансона, этого бесстыжего развратника, который однажды исповедался перед ним, что, гуляя по улицам Варшавы, в особенности в весенние месяцы, и разглядывая женщин, облаченных в легкие нарядные платья и звонкие туфельки на высоких каблучках, испытывал порой неодолимые приступы похоти.

Залмансон: Весь мир хотелось мне тогда смять, скрутить под собой! Удушить, вдавить в землю! Я иду по улицам, не в силах удержаться от тяжких мучительных стонов, да, иду и без всякого стыда издаю громкие призывные сигналы, а женщины… Они смотрят на меня и улыбаются, сукины дочери! Прохожу между ними, готовый наброситься на каждую из них, как козел на козочку, и вот именно в эти моменты — как ни странно, именно тогда испытываю по отношению к ним необъяснимую враждебность, едва ли не ненависть…