Чтение онлайн

на главную

Жанры

См. статью «Любовь»
Шрифт:

— Ай, Шлеймеле!.. — стонет сочинитель. — Понимаешь ли ты, что это значит? Целая ночь впереди, и весь следующий день — так много часов жизни, и эта работа в саду, вскапывать грядки под проклятую редиску, чтобы земля уже покрыла ее прахом! И еще три транспорта, которые прибудут завтра, целых три транспорта, и опять шлаух, и голые люди, и опять этот дым, этот пепел, Шлеймеле, новый дым и новый пепел, чернее вчерашнего, — как выстою против всего этого, как вынесу?! Как увидит человек смерть и будет жить?

Спокойной вам ночи, герр Найгель…

Глава четвертая

— Ну что? В апреле тысяча девятьсот сорок третьего года стоял себе один старик против входа в шахту лепека, которых, как ты знаешь, герр Найгель, великое множество в окрестностях города Борислава, и с весьма омраченным и перекошенным от долгого страдания лицом прокладывал острым носком своего ботинка линию на земле, — сосредоточенно и торопливо «зачитывает» Аншел Вассерман

продолжение повести. — Этим странным и непонятным действом призывал сей старик ее, жизнь то есть, набраться духу, и пересечь черту, и явиться наконец пред лицо его. Зная, что не было еще приказа, запрещавшего евреям прочерчивать линии на земле или, допустим, на песке, врач наш, доктор Альберт Фрид, который и сам был евреем, позволял себе делать это, что называется, каждое утро вот уже три года подряд. Тем же самым движением и с тем же отчаянным упрямством каждый день исступленно ковырял он эту черту.

Только я, расположившийся за его спиной (отсюда удобнее подглядывать), могу видеть, что в тетради, по которой он с такой беглостью «зачитывает» текст, по-прежнему стоит одно-единственное слово — одинокое печальное слово, которого я не умею прочесть. Но вот Вассерман захлопывает тетрадь, опускает ее на колени и замолкает. Будто выжидает чего-то. Очевидно, моей помощи. Просит меня подсказать ему, как выглядит постаревший доктор Фрид, и вообще обрисовать весь его облик, возможно, даже характер и образ мыслей. Я вспоминаю рисунки Сары Вассерман из поздних переизданий: Альберт Фрид — высокий подросток с несколько вздернутыми плечами и энергичным нервным лицом. Но теперь следует забыть этого милого, не по годам серьезного юношу, чтобы увидеть доктора таким, каким он должен выглядеть сегодня, тридцать с лишним лет спустя, то есть в апреле тысяча девятьсот сорок третьего года. Взглянуть в его постаревшее лицо, которое Вассерман назвал омраченным и перекошенным, повторить движение его ноги и попытаться прочертить ту же линию — ну, пусть не на земле, а здесь, на полу этой комнаты, и не острым носком ботинка, а широким тупым носом спортивной кроссовки, но все-таки с тем же отчаянным упорством, выражающим всю силу его протеста и возмущения, и тут выясняется, что необходимо еще больше приподнять плечи, ссутулиться в угрюмой угрожающей позе, которая, как я чувствую, означает привычную безнадежную затравленность и постоянную готовность к отпору, нужно принять грозный и разгневанный вид, немного насупить брови, свести их над переносицей… Трубка? Нет, трубка не для Фрида. Но вот палка, на которую можно опереться при ходьбе, безусловно, не помешает. Такая, с наличием которой смиряются, только когда без нее передвижение делается абсолютно невозможным, которую берут с собой от безвыходности, с отвращением, как наказание. И еще нужно поразмыслить над тем, что, собственно, Фрид называет «жизнью»? Достаточно бросить на него лишь единственный беглый взгляд, чтобы понять, что лучше подойти к этому вопросу с другой стороны: что в его глазах не считается таковой?

Тут, я думаю, ответ напрашивается сам собой — почти все, чем было наполнено достаточно долгое пребывание Альберта Фрида на этом свете: встречи и столкновения с большинством известных ему людей, непростые отношения, которые складывались между ними. Короче говоря, все то, что с трудом удавалось терпеть и в лучшие времена, а с началом войны сделавшееся абсолютно невыносимым. Все, что всегда представлялось ему не самой жизнью, а только прелюдией к чему-то настоящему, обязанному вот-вот начаться, но почему-то никак не начинающемуся. Постаревший доктор не может смириться с мыслью, что длительные периоды его существования, и вообще любого человеческого существования, могут протекать без того, чтобы этот человек хоть раз удостоился испробовать подлинный «вкус жизни». Он не может смириться с ней, потому что слишком уважает ту манящую и неуловимую настоящую жизнь, потому что не желает довольствоваться жалкими бледными суррогатами, убогими черновиками, которые его собственная жизнь с коварной назойливостью все время пытается подсунуть ему.

— Ты хорошо сказал, Шлеймеле, — похвалил меня Вассерман, и его лицо — именно так! — озарилось мягким теплым сиянием. — А теперь слушай (но это уже не мне, это Найгелю): поскольку доктор был молчун и нелюдим, то никогда ни одному человеку не открывал своего сердца и своих мыслей и не делился своими переживаниями, за исключением одного-единственного раза, когда нежданно-негаданно, в час дружеской беседы, удостоил нашего капитана, честного и мужественного нашего Отто, одного печального признания. Он поднял на него, будто из глубины величайшего удивления, глаза, и громадные сильные, словно у медведя, руки свои воздел в отчаянье к небу, именно так, и назвал ее, ту жизнь, которой жил, камуфляжем, подлым обманом и сокрытием. И тотчас умолк, потому что таким образом, как видно, высказал все, что случилось с ним с того часа, как начал замечать себя в этом мире, и до того мгновения, как согласился поверить в правоту терзаний и опасных заблуждений Паулы, своей возлюбленной… В необходимость и неизбежность собственного мучения… Да, герр Найгель, удивительное и непостижимое это дело — что заблуждения и страдания могут быть нужнее нам и желанней своей противоположности…

— Минуточку! — не выдерживает Найгель и бросает на сочинителя злобный подозрительный взгляд. — Какую правоту? Какого отчаяния? Каких терзаний?! Сделай милость,

объясни! И вообще, выражайся, пожалуйста, попонятнее. Надоели мне твои недомолвки и выкрутасы.

— После, прошу тебя, после! — ласково укоряет его Вассерман. — Вскоре, в наши дни, все узнаешь и даже уразумеешь, но прежде должен ты выслушать терпеливо. И вот… На чем мы остановились? Ну да. В общем, целых три года, с того дня, как исчезла Паула, как сошла бедная страдалица в могилу, чертит доктор упрямую черту на песке острым концом носка своего ботинка. И только Отто Бриг, который, как нам ведомо, умеет читать в чужих сердцах и проникать в сокровенные тайны ближнего, только он один знает доподлинно все переживания и упования Фрида и понимает корень этого странного дела. Такова жизнь, герр Найгель, настоящая жизнь, простая и предназначенная нам, но тот, кто должен был услышать, не услышал его зова, и доктор начал уже опасаться, что молчание его противника не так просто, а можно даже сказать — оно как признание, исполненное стыда и позора…

Вассерман все еще самозабвенно «читает» по своей тетрадке, но и сам уже чувствует что-то неладное: ему становится ясно, что и молчание Найгеля тоже «не так просто». Он умолкает, поднимает голову и встречается с мечущими молнии глазами немца.

— Что за чушь ты там плетешь, говночист?! Что это значит? Ты что, издеваешься надо мной? У кого ты списал все эти дурацкие философствования?

Вассерман:

— Ай, Шлеймеле, если б только мог, ей-богу, разодрал бы его на части, как поганую протухшую рыбу! Но сдержал я свой великий гнев и выждал, чтобы унялась дрожь моего голоса, чтобы прекратила дергаться и скакать губа, чтобы сердце утомилось трепетать, как пойманная в силки птаха, и ответствовал ему эдак приветливо: «Не списывал я и не копировал, герр Найгель. Кровью моего сердца это написано! И ведь Фрид в этом нашем новом издании подготовлен к большому будущему, и предназначено ему быть краеугольным камнем нашего с тобой сочинения».

Но Найгель не столь покладист и доверчив:

— В самом деле? Ты думаешь, что меня так легко обмануть? Провести как несмышленого младенца? Не надейся, не на того напал! Представь себе, я еще помню, что когда-то ты писал по-другому. Совершенно иначе!

— Воистину так! Ай, как ты прав… Совсем по-другому и совершенно иначе. Но теперь, герр Найгель, все по-другому…

— Так вот — эта твоя новая манера мне не по душе. Да, абсолютно не по душе!

— Горе, горе мне… — вздыхает опечаленный Вассерман. — Если бы только нашел я милость в очах твоих! Если бы благословил ты мой труд и проявил ко мне капельку терпения…

Найгель (с ноткой усталости и досады):

— Я люблю простые, понятные рассказы!

На что писатель отвечает достаточно жестко:

— Нету — нет больше простых рассказов. И сделай милость, прекрати скулить и жаловаться, как неразумное дитя! Приклони ухо свое, и услышь мою весть, и не мешай мне, пожалуйста, следовать нити сюжета. Не перебивай без нужды. Так вот… На чем мы остановились? Дело в том, что некая зеленоватая сыпь, жесткая, как короста, выступила у него, у доктора, в это утро вокруг пупка, и, когда поинтересовался он в том журнале, куда записывал аккуратно все свои недомогания, и заболевания, и ощущения — не потому, не дай Бог, что был по природе своей мнителен, что называется, ипохондер, но потому, что любопытствовал разгадать скрытые намеки и узреть совокупность всяческих указаний и симптомов, подходящих один к другому и соответственных природе болезни, раскусить весть погибели человеческой, — и, когда заглянул в журнал, стало ясно ему, к великому его удивлению, что в тот же самый день, ровно год назад, а также и два года назад, в день смерти его Паулы, проявлялась у него на том же самом месте такая же самая непредвиденная сыпь и короста. И обозначил он тогда ее в своих заметках, в первый год, «соцветие бледной сыпи», а в следующем году назвал «паразитирующей грибковой зеленью», но теперь установил без тени сомнения, что перед ним «зеленый пористый лишай, подобный мху». И стал действовать, и приложил много усилий к тому, чтобы размягчить эту скверну и удалить с помощью мыла, а потом пытался снять, протирая спиртом, и под конец решил просто соскрести ногтями, но взвыл от боли, как будто выдрали у него кусок мяса из живого тела. И после всех этих попыток посетила его странная мысль, вовсе не привычная для его весьма научного мышления, что, может, все это неспроста. И рядом с этим пробудилась в нем непонятная игривая радость, которая в самом деле близка была к легкомыслию, а может, к отчаянию — тому отчаянию, после которого не остается ничего и все становится безразличным, — в общем, доктор рассудил в душе своей не перечить судьбе и положил не пытаться избавиться от лишая, пока не окончится этот день, и тем временем ощупывал его потихоньку под рубахой, и даже наслаждался тихим невинным наслаждением, как если бы это была надушенная открытка, которую его возлюбленная тайком переслала ему из заточения.

Вассерман глубоко вздыхает и умолкает, словно опять ждет подсказки. Даже подмигивает мне:

— Ну, что скажешь, Шлеймеле, — неплохо? Еще помнит старый портной тыкать иглой и гладко строчить свой шов, а?

Но Найгель не прельщается детальным описанием таинственной напасти, свалившейся на героя повести, и не обращает внимания на изысканность стиля Вассермана, его интересуют совсем другие вещи.

— Были ли Фрид и Паула женаты? — спрашивает он, и его указательный палец при этом угрожающе выпрямляется.

Поделиться:
Популярные книги

Сирота

Ланцов Михаил Алексеевич
1. Помещик
Фантастика:
альтернативная история
5.71
рейтинг книги
Сирота

Стеллар. Трибут

Прокофьев Роман Юрьевич
2. Стеллар
Фантастика:
боевая фантастика
рпг
8.75
рейтинг книги
Стеллар. Трибут

Смерть может танцевать 4

Вальтер Макс
4. Безликий
Фантастика:
боевая фантастика
5.85
рейтинг книги
Смерть может танцевать 4

Вечный. Книга IV

Рокотов Алексей
4. Вечный
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Вечный. Книга IV

СД. Том 17

Клеванский Кирилл Сергеевич
17. Сердце дракона
Фантастика:
боевая фантастика
6.70
рейтинг книги
СД. Том 17

Система Возвышения. Второй Том. Часть 1

Раздоров Николай
2. Система Возвышения
Фантастика:
фэнтези
7.92
рейтинг книги
Система Возвышения. Второй Том. Часть 1

Кодекс Охотника. Книга XV

Винокуров Юрий
15. Кодекс Охотника
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга XV

Релокант. Вестник

Ascold Flow
2. Релокант в другой мир
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Релокант. Вестник

Горькие ягодки

Вайз Мариэлла
Любовные романы:
современные любовные романы
7.44
рейтинг книги
Горькие ягодки

Проданная Истинная. Месть по-драконьи

Белова Екатерина
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Проданная Истинная. Месть по-драконьи

АН (цикл 11 книг)

Тарс Элиан
Аномальный наследник
Фантастика:
фэнтези
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
АН (цикл 11 книг)

Весь цикл «Десантник на престоле». Шесть книг

Ланцов Михаил Алексеевич
Десантник на престоле
Фантастика:
альтернативная история
8.38
рейтинг книги
Весь цикл «Десантник на престоле». Шесть книг

Рядовой. Назад в СССР. Книга 1

Гаусс Максим
1. Второй шанс
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Рядовой. Назад в СССР. Книга 1

Сколько стоит любовь

Завгородняя Анна Александровна
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
6.22
рейтинг книги
Сколько стоит любовь